Гибель царей
Шрифт:
— Я хотел бы пойти с ними.
Старик вытаращил на соседа глаза. Челюсть его отвисла, в уголках губ собрались сгустки белой слюны.
— Пойти, чтобы тебя убили? Ты об этом подумал?
Мужчина с топором скривил рот, не обращая внимания на реакцию Парракиса.
— Ты всегда говорил, что это были лучшие годы твоей жизни, — спокойно напомнил он. — Когда вы со стариками напиваетесь, то без умолку рассуждаете о тех золотых днях. А у меня есть только возможность гнуть спину в поле от зари до зари. О чем я стану вспоминать,
Прежде чем остолбеневший Парракис смог ответить, вмешался Юлий:
— Пожалуйста, оповестите жителей деревни. Я предпочитаю добровольцев — таких, как этот.
Гнев Парракиса испарился, и он внезапно сник.
— Эх, молодежь, — вздохнул он, похоже, смирившись. — Все ищете развлечений. Я тоже был когда-то таким.
Старик повернулся к мужчине с топором.
— Ты хорошо подумал, парень?
— У тебя остаются Дени и Кам, они будут работать в усадьбе. Я тебе не нужен. Хочу увидеть Рим, — ответил молодой человек.
— Ладно, сынок. Но то, что я сказал, правда. Жить и работать здесь — не позор.
— Я знаю, отец. Я к вам вернусь.
— Конечно вернешься, мальчик. Здесь твой дом.
В этом селении нашлось восемь рекрутов-добровольцев. Юлий взял шестерых, отказав двоим по малолетству, хотя один из них вымазал сажей подбородок, надеясь, что это сойдет за признаки пробивающейся щетины. Двое новобранцев принесли луки. Можно было сказать, что начало экипажу корабля, который отправится ловить Цельса, положено.
На следующий день на рассвете отряд выступил в направлении берега.
Юлий старался унять распиравшую его радость и думать только о том, что еще необходимо команде. Золото, чтобы нанять корабль, еще двадцать человек и тридцать мечей, запас продуктов, чтобы добраться до крупного порта…
Один из лучников споткнулся и упал. Вся колонна вынуждена была остановиться. Юлий вздохнул. Чтобы сделать из них настоящих легионеров, потребуется года три, не меньше.
ГЛАВА 12
Выпрямив спину, Сервилия сидела на краю ложа. Брут видел, что она напряжена, но чувствовал, что не следует начинать разговор первым.
Почти не сомкнув ночью глаз, он так и не решил, как надо себя вести. Трижды Марк говорил себе, что не пойдет в дом у подножия Квиринала, и всякий раз убеждался, что это не выход из создавшегося положения. Сколько себя помнил, он всегда мечтал увидеть мать. Брут не испытывал сыновней любви, но готов был принять страдания и истечь кровью за эту женщину.
Когда Марк был ребенком, одиноким мальчиком, брошенным в пугающем мире, он постоянно грезил о том, как за ним придет мама. Потом жена Мария, не имевшая сына, обратила на него всю силу нерастраченной материнской нежности, однако Брут не сумел ответить на ее чувство — мальчик не знал, что
В комнате стояла звенящая тишина, а Брут не мог оторвать от матери глаз, вбирая в себя весь ее образ целиком, до мельчайших деталей. Он хотел понять, в чем секрет невероятной привлекательности этой женщины, постичь ее, как тайну.
Загорелое тело Сервилии покрывала белоснежная стола; драгоценностей на ней не было. Как и в день первой встречи, волосы женщины свободно падали на плечи. Она двигалась с гибкой грацией; просто смотреть, как она сидит или идет, уже было удовольствием. Походкой Сервилия напоминала дикое животное, леопарда или оленя. Брут решил, что глаза у нее чересчур большие, а подбородок слишком решителен для классической красоты, и все же не мог отвести взгляд, подмечая едва заметные морщинки вокруг рта и в уголках глаз.
— Зачем ты пришел? — спросила женщина, нарушив затянувшееся молчание.
Как много ответов на этот вопрос он обдумал! Всю ночь его воображение проигрывало сцену за сценой: горькие упреки, оскорбления, объятия… Ни одна из них не подходила для реальной ситуации из обыденной жизни.
— Когда я был ребенком, все время старался представить себе, какая ты. Хотел увидеть тебя хотя бы раз… Мне нужно было знать, какое у тебя лицо.
Брут вдруг заметил, что голос его дрожит, и в нем проснулось раздражение. Ему не следует позориться. Он не должен лепетать, как ребенок, перед этой шлюхой.
— Я всегда думала о тебе, Марк, — произнесла Сервилия. — Много раз садилась, чтобы написать тебе письмо, но так ни одного и не отправила…
Мысли в голове Брута смешались. Впервые в жизни он услышал собственное имя из уст матери. И внезапно рассердился. Как ни странно, гнев охладил разгоряченную голову, и он заговорил спокойно:
— Кто был моим отцом?
Женщина перевела взгляд на стену ничем не украшенной комнаты, в которой они сидели.
— Он был хорошим человеком, очень сильным… и высоким, как ты. Я познакомилась с ним за два года до его смерти. Помню, он очень радовался, что у него есть сын. Он дал тебе имя и отнес в храм Марса, чтобы жрецы благословили тебя. В тот же год твой отец заболел и умер еще до наступления зимы. Доктора были бессильны.
Брут почувствовал, что глаза наполняются слезами, и сердито вытер их.
— Я… не могла растить тебя. Я сама еще была ребенком. Оставила тебя другу отца и убежала.
На последней фразе голос женщины сорвался, она поднесла руку к лицу и вытерла слезы платком.
Марк рассматривал ее со странным чувством умиротворения, начиная понимать, что она не в состоянии обидеть его ни словом, ни делом. Гнев исчез, в голове просветлело. У него имелся вопрос, который Брут боялся задать раньше, но сейчас он прозвучал почти естественно: