Гибель «Демократии»

Кокорев Андрей Олегович

Случилось так, что в гостинице «Франция», где жили Петр с Евгенией, остановился актер Эмиль Светозаров (в миру Емельян Деревянкин) – исполнитель главной роли в скандальном фильме. Случай свел их вместе за завтраком; они познакомились и даже ощутили нечто вроде взаимной приязни. Затем последовали совместные прогулки по городу и окрестностям, которые еще больше их сблизили. Вскоре Шувалов заметил, что новый приятель благотворно повлиял на Евгению: ее лицо обрело прежнее сонное выражение, почти прекратились ссоры, а главное – она перестала категорически настаивать на том, чтобы Петр всюду ее сопровождал.

Все случилось на седьмой День знакомства со Светозаровым. Вернувшись после обычного сеанса грязевых ванн в

заведении доктора Киша, поручик не застал Евгении, а обнаружил в номере следы поспешных сборов. На столе лежала записка, придавленная стеклянной пепельницей, полной окурков от дамских папирос «Клеопатра» со следами ярко-красной помады. Послание было кратким: «Прости, но так будет лучше для нас обоих. Не ищи меня. Целую, Е.».Тут же постскриптум: «Я потом сообщу, куда переслатьмои вещи из московской квартиры». Расспросив прислугу, Петр узнал, что поспешный отъезд Эмиля и Евгении произошел сразу после ухода поручика на процедуры. Они наняли автомобиль до Симферополя и, судя по расписанию, уже ехали в вагоне курьерского поезда в сторону Харькова…

Бегство Евгении оглушило Петра, ввергло в состояние, близкое к умственному расстройству. До глубокой ночи просидел Шувалов в оцепенении, отказавшись как от обеда, так и от ужина. Вопреки очевидным фактам он никак не мог осознать простой вещи: женщина, любимая им страстно и беззаветно, предпочла другого. Ему все казалось, что случилось недоразумение, что вот-вот Евгения вернется, состоится примирение, и больше ничто не омрачит их счастья. Однако время шло, а вожделенный миг не наступал. Петр застыл в кресле подобно прикованному Прометею; только вместо орла его терзала иная посланница богов – ревность.

На следующее утро душевная боль немного утихла, а затекшие мышцы требовали привычной нагрузки. Возвращение к обычному распорядку – гимнастика, купание в море, лечебные процедуры – отвлекло Петра от переживаний, позволило почувствовать себя гораздо лучше. Внешне он снова выглядел прежним поручиком Шуваловым; только в глазах после той ночи поселилась печаль. Впрочем, по общему мнению женской половины курортного общества, это лишь добавило ему привлекательности.

Благодаря болтливости гостиничной прислуги весть о поспешном отъезде модного артиста (да еще с чужой любовницей!) в тот же день стала общим достоянием. Очень скоро поручик понял, что оказался в самом центре внимания изнывавшей от скуки ялтинской публики. Мужчины поглядывали на него с тайным злорадством, ликуя, что на этот раз не они являются общим посмешищем, выступая в роли обманутого мужа. Дамы, со свойственной им предприимчивостью, немедленно вступили в соревнование за право утешить оказавшегося в одиночестве молодого офицера. Все это было одинаково неприятно и действовало Шувалову на нервы, поэтому невзирая на сетования милейшего доктора Киша, он окончательно решил прервать курс лечения и вернуться в Москву.

Однако мадам Судьба осталась верна себе и как истинная женщина распорядилась наперекор намерениям мужчины. Своим посланцем она избрала бывшего фронтового товарища Петра – капитана Виктора Бородулина, встреча с которым случилась на симферопольском вокзале. После жарких объятий офицеры, как водится, отправились в буфет. Две рюмки водки, выпитые махом за встречу, словно открыли шлюз в душе Шувалова; неожиданно для себя он поведал другу печальную историю своего романа с Евгенией. – Слушай, Петр! – вдруг воскликнул капитан. – А зачем тебе, собственно говоря, возвращаться в Москву? Поехали со мной в Севастополь. Я служу в Брянском полку. Наши казармы на Корабельной стороне. Хочешь, подыщем тебе квартирку неподалеку – будем видеться каждый день. Я тебя с такими феминами познакомлю, сразу забудешь о своей неверной пассии.

– Спасибо,

Виктор, конечно, – ответил Петр, осторожно подбирая слова, чтобы не обидеть товарища резким отказом. – Только мне сейчас как-то не до того…

– Хорошо! – не дал ему договорить Бо-родулин. – Не хочешь с барышнями гулять, продолжай курс лечения – к твоим услугам целый Романовский институт или ванны Сергова на Корниловской набережной. Потом, ты же университет по историческому отделению закончил – вот тебе Херсонес Таврический. Могу тебя местным археологам представить, которые с головой зарылись в глубь веков. А памятники Крымской войны, а Братское кладбище? Словом, Петр, давай сюда билет на московский поезд – будем его менять до Севастополя. Вот мое последнее слово: не поедешь сейчас со мной – обижусь так, что и с похорон своих велю тебя гнать.

Речь фронтового друга заставила Шувалова всерьез задуматься о поездке в Севастополь. Конечно, он не столько испугался угрозы загробного проклятия, сколько прислушался к высказанным резонам. Действительно, когда у него еще выпадет случай побывать в городе русской славы и на руинах древнегреческой цивилизации? Наверняка это лучше отвлечет его от печальных мыслей, чем сидение в опустевшей московской квартире, где все будет напоминать о недавнем, любовном угаре. Поэтому билет был безропотно отдан вызванному носильщику, который немедля побежал в кассу. Таким образом, Петр еще на три недели задержался в Крыму.

Пристанище ему нашлось на той же Корабельной стороне, в чистом, ухоженном домике отставного докмейстера Ивана Маркеловича и его супруги Ганны Остаповны, стоявшем в самом конце Ластовой улицы. Буквально за домом начиналась Ушакова балка, где в екатерининские времена по приказу непобедимого флотоводца был разбит парк. В нем-то Петр и облюбовал укромную полянку, куда стал приходить каждое утро. Там, вдали от людских глаз, он проделывал свою обычную норму гимнастических упражнений. А чтобы не зазеленить одежду о траву, надевал старую солдатскую форму, раздобытую с помощью Бородулина. Именно в ней его сегодня задержали сотрудники контрразведки, очевидно, приняв за дезертира или иную подозрительную личность…

Лежать на матраце, набитом пробковой крошкой, было непривычно. Некоторое время Петр возился, стараясь разгладить давившие в спину бугры. В конце концов ему удалось достичь приемлемого результата. Какое-то время он прислушивался к своим ощущениям, потом окончательно расслабился; мысли незаметно переключились на поступок лейтенанта Шмидта. О чем думал мятежный офицер в ночь перед казнью, лежа на этой койке? О том, что, может быть, в самый последний момент ему, как Достоевскому, у расстрельного столба зачитают помилование от государя? Или мучился сознанием, что, преступив присягу, нарушил кодекс чести, что обрек поверивших ему матросов на смерть? А может, он был просто безумцем, считавшим себя Наполеоном, которому не удалось встать во главе нового «русского бунта – бессмысленного и беспощадного»? Одна телеграмма – «Командую флотом» – чего стоит!

На смену размышлениям о «красном лейтенанте» незаметно пришли непрошенные воспоминания о счастливых минутах, проведенных с Евгенией. Где она? Довольна ли своим выбором? Обосновавшись в Севастополе, Шувалов телеграфировал в ялтинскую гостиницу с просьбой пересылать поступавшую на его имя корреспонденцию по новому адресу. Однако желанное письмо так и не пришло. «Что же, – подумал он, – вольному воля. Если бы это был случайный каприз – род временного помешательства – Евгения давно бы вернулась. Она прекрасно знает, как сильна моя любовь к ней и что я в силах простить ей увлечение Светозаровым. Но она молчит, что, скорее всего, означает – все кончено… Значит, нужно проявить мужской характер: решительно подвести черту и забыть. Забыть о ней навсегда! В конце концов, я могу искренне попытаться ответить взаимностью на порыв Аглаи…»