Гибель «Демократии»

Кокорев Андрей Олегович

Оказавшись в своей комнате, Шувалов зажег свечу и развернул послание, источавшее, согласно канонам любовной переписки, слабый аромат духов. Но вместо девичьего признания в духе Татьяны Лариной на листке, украшенном вензелем из букв Аи Щ, было написано четким энергичным почерком: «Завтра будьте в 10 часов утра на Херсонесе, возле храма. Мы пойдем смотреть раскопки. Ваша А.».

Так было положено начало бурному роману, в котором Петру пришлось играть двойственную роль. Аглая, без памяти влюбившись в поручика, относилась к нему, как религиозный фанатик к предмету своего поклонения. Одновременно с этим привычка повелевать окружающими

заставляла ее требовать безоговорочного повиновения своим желаниям. Именно она задала головокружительный темп развитию их отношений.

Размышляя о произошедшем с ними, Петр успокаивал совесть тем, что, по сути, он не соблазнял Аглаю, а лишь малодушно подчинился чужой воле. К тому же ее невинность осталась где-то в прошлом, а пылкий темперамент вызывал у поручика совсем иные ощущения, нежели близость с Евгенией. Но теперь он не испытывал постоянного сердечного трепета, а лишь переживал минуты чувственного наслаждения. Тем не менее зов плоти порождал неотступную тягу к этой женщине, желание нового любовного свидания. Ему пришлось признаться самому себе, что в отношениях с Аглаей он просто позволяет любить себя, не находя в своей душе даже малой толики ответного чувства. «Хорошо хоть, она не строит матримониальных планов, – каждый раз думал Петр, возвращаясь к себе на квартиру. – При ее привычке повелевать брак стал бы для меня настоящей каторгой».

Шувалов не видел приемлемого выхода из сложившейся ситуации. Оставалось уповать на то, что с его отъездом из Севастополя все само собой образуется по принципу русской пословицы «С глаз долой – из сердца вон».

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Разбудил Шувалова скрежет ключа в замке. Дверь отворилась: в проеме выросла массивная фигура надзирателя. Маленькие глазки в сочетании с приплюснутым носом и круглой щекастой физиономией делали его слегка похожим на свинью. Надзиратель, не переступив порог, равнодушно скомандовал:

– На выход с вещами!

Поручик вскочил с койки, слегка помассировал ладонями лицо, разгоняя остатки сна, вышел из камеры. Взгляд, брошенный на ноги тюремного служителя, подсказал ему, почему, даже с привычкой спать чутко, он не услышал шагов в коридоре. У надзирателя поверх сапог были надеты чуни из шинельного сукна. Видимо, он относился к любителям бесшумно подбираться к глазкам камер, чтобы застать своих подопечных врасплох.

– Шагай вперед! – раздалась за спиной новая команда.

Конвоир уже знакомым путем привел Петра в тюремную канцелярию, но не в «приемный покой», а к двери с табличкой «Начальник тюрьмы». Надзиратель постучал, открыл дверь и с порога доложил о доставке арестанта.

– Пусть заходит. А вы свободны, спасибо, – услышал поручик и шагнул в кабинет.

Навстречу ему из-за письменного стола поднялся, улыбаясь, средних лет морской офицер. Бросилось в глаза, что его темные волосы уложены в тщательный пробор. В остальном он выглядел вполне заурядно. Ростом немного пониже Петра, но массивнее в комплекции; лицо самое обычное – только на гладковыбритом подбородке забавная ямочка, да между бровей двойная вертикальная складка. Моряк, по-прежнему с улыбкой на лице, подошел вплотную, протянул руку:

– Разрешите представиться, – сказал он, сверкнув пробором в легком наклоне головы, – капитан-лейтенант Жохов, Алексей Васильевич. Состою в должности начальника отдела контрразведки штаба Черноморского флота. Извините, что

заставили вас слишком долго пользоваться нашим гостеприимством. Надеюсь, Петр Андреевич, вы не скучали.

Как бы иллюстрируя слова Жохова, большие настенные часы пробили четыре удара. Выходило, что поручик провел под арестом около семи часов. Только теперь он почувствовал, как сильно проголодался. К тому же организм требовал посетить заведение, которое флотские почему-то даже на берегу упорно именуют иностранным словом «гальюн».

– Нет, не скучал, но все же чрезвычайно был бы рал поскорее покончить с этим недоразумением, – ответил Петр, пожимая руку коллеге по борьбе со шпионажем. Одновременно он старался вспомнить иерархию флотских чинов, заново установленную в обновленной России. Выходило, что его новый знакомый стоял на ступеньку армейского подполковника. В военном министерстве даже предлагали восстановить старинное название этого чина – майор. Однако президент утвердил для армии традиционное наименование – капитан, а для флота – капитан-лейтенант.

– Могу ли я считать себя свободным?

– Несомненно! Прямо с этой минуты, – заверил его капитан-лейтенант. – Только у меня к вам есть небольшой разговор.

– В таком случае, мне бы… – замялся Шувалов.

– Понимаю! – не дал договорить собеседник. – Направо по коридору, последняя дверь.

Когда Петр вернулся в кабинет, начальник контрразведки сидел за столом. Перед ним на салфетке в массивном серебряном подстаканнике стоял стакан с чаем. На противоположном краю стола, словно в зеркальном отражении, на белой салфетке находился точно такой же стакан. Полную симметрию нарушала поставленная рядом тарелка, на которой возвышалась горка бутербродов с копченой колбасой.

– Прошу вас, Петр Андреевич, садитесь, – пригласил Жохов. – Пейте-ешьте. Ради бога, без церемоний.

Он откинулся в кресле, помешивая ложечкой в стакане, принялся рассматривать, как у ворот происходит смена караула. Шувалов понял, что капитан-лейтенант тактично предлагает ему не смущаться присутствием старшего по чину и спокойно утолить голод. Когда тарелка опустела, Жохов оставил созерцание тюремного двора. Он осторожно отпил из стакана, затем, слегка улыбнувшись, поинтересовался:

– А как вы отнесетесь к тому, что вам придется временно задержаться в Севастополе? Но не в качестве курортника, а моего подчиненного?

– Полагаю, ваше предложение вызвано серьезными обстоятельствами. И скорее всего оно связано с утренней трагедией, – предположил Петр. – Однако я человек военный. Как бы ни было лестно ваше предложение, выше моих желаний воля начальства. К тому же я в контрразведке без году неделя, а вашей флотской специфики не знаю вовсе. Все мое знакомство с морской службой ограничивается произведениями Гончарова и Станюковича.

– Господин поручик, столь долго пробыть в камере вам пришлось потому, что у меня много времени отняли переговоры с вашим начальством. На мой запрос, посланный в Москву по военному телеграфу, ответ пришел почему-то из Петрограда. В депеше вы охарактеризованы как инициативный офицер и опытный оперативник. Далее говорится буквально следующее: «Поручик Шувалов находится в двухмесячном отпуске для окончательного излечения. Если он в достаточной мере оправился от полученной раны, настоятельно рекомендую привлечь его для расследования гибели линкора «Демократия». С моей стороны возражений нет». Подписано полковником Артемьевым.