Гибель гигантов
Шрифт:
— Мама не понимает по-английски. Я порезалась на работе.
— А где твой отец?
— Умер.
Мод тихо сказала:
— Официально это клиника для детей из неполных семей, хотя мы никому не отказываем.
— Сколько тебе лет? — спросил Гринворд Рози.
— Одиннадцать.
— Я думал, — шепнул Вальтер Мод, — работать разрешено с тринадцати лет.
— В законодательстве есть лазейки, — ответила Мод.
— А какую работу ты выполняешь? — спросил Гринворд.
— Я уборщица на текстильной фабрике. Я не заметила лезвия
— Если ты порезалась, надо промыть рану и наложить чистую повязку. И менять повязку каждый день, чтобы она всегда была более-менее чистая.
Гринворд говорил быстро, но не строго. Мать спросила о чем-то дочь на резком, лающем языке. Вальтер не понял вопроса, но уловил смысл ответа девочки — она переводила матери, что сказал доктор.
Гринворд обратился к санитарке:
— Пожалуйста, промойте и забинтуйте рану.
Рози он сказал:
— Я дам тебе лекарство. Если рука распухнет еще больше, ты должна прийти в понедельник. Поняла?
— Да, сэр.
— Если инфекция будет развиваться, ты можешь потерять руку.
На глазах у Рози появились слезы.
— Я не хочу тебя пугать, — сказал Гринворд, — но нужно, чтобы ты поняла, как важно, чтобы рука всегда была чистой.
Санитарка приготовила смесь — антисептическое средство.
— Доктор, — сказал Вальтер, — позвольте выразить вам мое восхищение и уважение за вашу работу здесь.
— Благодарю вас. Я счастлив отдавать им свое время, но нам нужно покупать медикаменты. И мы будем очень благодарны за любую оказанную помощь.
— Нам пора идти, а доктору — продолжать прием, — сказала Мод. — Его ждут еще человек двадцать.
Вальтер гордился Мод: она не ограничивалась состраданием. Многие аристократки, когда им рассказывали про детей, работающих на заводе, могли смахнуть слезу вышитым платочком; но у Мод хватало целеустремленности и самообладания оказывать реальную помощь.
«И она меня любит!» — подумал он.
— Герр фон Ульрих, вы позволите предложить вам глоточек хереса? У меня в кабинете тесновато, но есть бутылочка лучшего хереса из подвалов моего брата.
— Вы очень любезны, но нам пора.
Слишком быстро, подумал Вальтер. Чары Мод на Отто больше не действовали. У Вальтера было ужасное чувство, что что-то пошло не так.
Отто достал бумажник и вынул из него банкноту.
— Леди Мод, пожалуйста, примите скромное пожертвование на ваше благородное дело.
— Вы так добры! — с чувством сказала она.
— Вы позволите мне тоже сделать небольшой вклад? — сказал Вальтер, давая такую же банкноту.
— Я очень благодарна за все, что вы можете предложить, — сказала она, и Вальтер понадеялся, что брошенный на него при этих словах лукавый взгляд заметил только он.
— Непременно передайте поклон графу Фицгерберту, — сказал Отто.
Они вышли. Вальтер был обеспокоен сменой настроения отца.
— Как тебе леди Мод? Правда, она очаровательна? — как можно более непринужденно спросил он. — Конечно,
— Омерзительно! — сказал Отто. — Все это просто омерзительно!
Вальтер видел, что отец не в лучшем расположении духа, но такого ответа не ожидал.
— Что ты имеешь в виду?! — воскликнул он. — Разве не ты говорил, что высокородные дамы должны помогать бедным!
— Навещать больных крестьян с корзинкой еды — это одно, — произнес Отто, — но когда я увидел сестру графа в подобном месте, да еще с врачом-евреем, это меня потрясло!
«О господи!» — воскликнул про себя Вальтер. Конечно же, доктор Гринворд — еврей. Наверняка его родители приехали из Германии и их фамилия была, например, Грюнвальд. Вальтер раньше не встречал этого врача, но даже если бы и встречал, мог не обратить внимания на его национальность — он не придавал этому значения. Но для Отто, как и для большинства людей его поколения, такие вещи как раз имели значение.
— Ну подумай, отец, этот человек работает бесплатно! — сказал Вальтер. — Леди Мод не имеет возможности отказываться от помощи отличного врача только потому, что он еврей.
Но Отто его не слушал.
— Надо же, «неполные семьи»! Откуда она взяла это выражение? — с отвращением говорил он. — Проститутки со своими выродками, вот как это называется!
У Вальтера сжалось сердце. Его планы рушились.
— Неужели ты не понимаешь, каким великодушием надо обладать, чтобы помогать им?
— Глупости! — сказал Отто. — Если бы она была моей сестрой, я бы устроил ей добрую порку.
В Белом доме был кризис.
Ранним утром 21 апреля Гас Дьюар сидел в Западном крыле. Это новое здание дало аппарату президента столь необходимые кабинеты, а собственно Белый дом теперь мог стать именно резиденцией. Гас сидел в рабочем кабинете президента, рядом с Овальным залом. Это была маленькая комнатка унылого серо-коричневого цвета, которая освещалась одной тусклой лампочкой. На письменном столе стояла видавшая виды портативная письменная машинка «Ундервуд», на которой Вудро Вильсон печатал свои речи и обращения для прессы.
Но Гаса больше интересовал телефон. Если он зазвонит, Гасу придется решать, будить ли президента.
Телефонный оператор принять это решение не мог. С другой стороны, старшим советникам президента тоже надо поспать. Гас был младшим среди советников Вильсона, или старшим среди секретарей, — это зависело от того, с какой стороны смотреть. Но как бы то ни было, именно он должен был дежурить всю ночь у телефона и решать, следует ли нарушить сон президента, а значит, и первой леди Эллен Вильсон, страдающей от неизвестной болезни. Гас боялся сказать или сделать что-то не так. Внезапно все его престижное образование оказалось ненужным: даже в Гарварде вряд ли кто мог сказать, когда стоит будить президента, а когда нет. И он от души надеялся, что телефон не зазвонит.