Гибель гигантов

Фоллетт Кен

Этель целовалась так, словно пыталась надышаться перед смертью.

Они стояли в Жасминовой спальне, возле кровати с зачехленным матрасом, держа друг друга в объятиях. Она покусывала его губы, терлась языком о его язык, целовала его шею, одновременно ероша волосы и другой рукой обнимая, потом запустила руки под жилет, чтобы гладить пальцами его грудь. Когда, задыхаясь, они наконец разомкнули объятия, она, не отрывая взгляда от его лица, обхватила руками его голову, поглаживая уши и щеки, и сказала:

— Вы такой красивый!

Он взял ее за руки и сел на край кровати. Она стояла перед ним. Он знал, что некоторые

постоянно соблазняют служанок, но сам он не из таких. В пятнадцать лет он влюбился в горничную, работавшую в их лондонском доме. Через несколько дней мать об этом догадалась и немедленно дала девушке расчет. А отец улыбнулся и сказал: «Но вкус у него хороший». С тех пор он не взглянул ни на одну служанку. Но Этель… Удержаться было невозможно.

— Почему вы приехали? — сказала она. — Вы же собирались до конца мая быть в Лондоне.

— Мне хотелось тебя видеть. — Он понимал, что ей было трудно в это поверить. — Я все время думал о тебе, целыми днями, и просто не мог не приехать.

Она склонилась к нему и снова его поцеловала. Отвечая на ее поцелуй, он медленно стал опускаться на спину, увлекая ее за собой на кровать, пока она не оказалась сверху. Она была такая тоненькая, весила не больше ребенка. Шпильки выпали, волосы растрепались, и он зарылся рукой в ее блестящие кудри.

Через какое-то время она скатилась с него и легла рядом, тяжело дыша. Он привстал на локте и посмотрел на нее. В эту минуту она казалась ему прекраснейшим существом на свете. У нее горели щеки, а влажные красные губы были приоткрыты. Она смотрела на него с обожанием.

Он положил руку ей на талию, провел ладонью по бедру. Она прикрыла его руку своей и остановила, словно боялась, что он зайдет слишком далеко.

— Почему вас зовут Фиц? Ведь ваше имя Эдвард? — сказала она, как он понял — чтобы они оба немного успокоились.

— Меня так прозвали еще в школе, — сказал он. — У всех мальчишек были прозвища. А потом Вальтер фон Ульрих приехал к нам на каникулы, и Мод стала меня так звать вслед за ним.

— А до этого как вас звали родители?

— Тедди.

— Тедди, — повторила она, словно пробуя на вкус. — Мне это нравится больше, чем Фиц.

Он снова погладил ее бедро, на этот раз она ему позволила. Целуя ее, он медленно начал поднимать длинную юбку черного платья. На ней были гольфы, и он стал гладить голые колени. Выше колен начинались панталоны. Погладив ее ноги через ткань, его рука двинулась вверх, и когда он коснулся ее там, она со стоном качнулась навстречу его руке.

— Сними, — шепнул он.

— Нет!

Он нашел завязку на талии. Шнурок был завязан на бантик. Он потянул, и шнурок развязался.

Она вновь положила на его руку свою.

— Перестаньте!

— Я просто хочу тебя там погладить.

— Я хочу больше, чем вы, — сказала она, — но не надо.

Он приподнялся и сел.

— Мы не будем делать ничего, на что ты не согласишься, — сказал он. — Обещаю.

Потом он взялся обеими руками за пояс ее панталон и разорвал тонкую ткань. Этель потрясенно ахнула, но больше не останавливала его. Он снова лег рядом и стал наощупь изучать ее тело. Она тут же раздвинула ноги. Глаза ее были закрыты, дыхание — как при быстром беге. Он понял, что еще никто никогда этого с ней не делал, и слабый голос совести сказал, что он не должен пользоваться ее невинностью,

но он зашел уже слишком далеко, чтобы его слушать.

Он расстегнул брюки и лег сверху.

— Нет! — сказала она.

— Прошу тебя.

— А если у меня будет ребенок?

— Я сделаю так, чтобы этого не случилось.

— Обещаете?

— Обещаю, — сказал он и попытался войти в нее.

И почувствовал препятствие. Она была девственницей. Он вновь услышал голос совести, на этот раз не такой слабый. Он остановился. Но теперь уже она зашла слишком далеко. Она обняла его за бедра и притянула к себе, приподнимаясь одновременно навстречу. Он почувствовал, как преграда подалась, Этель вскрикнула от боли — и путь был свободен. Он начал двигаться, и она тут же подхватила его ритм. Она открыла глаза, посмотрела на него. «О, Тедди, Тедди!» — прошептала она, и он понял, что она его любит. Эта мысль тронула его чуть не до слез и в то же время так завела, что он потерял контроль над собой, и кульминационный момент пришел неожиданно быстро. С отчаянной поспешностью он откинулся назад и пролил семя на ее бедро со стоном страсти и разочарования. Она обняла его, притянула к себе и стала жарко целовать его лицо, потом закрыла глаза и застонала удивленно и счастливо. И все было кончено.

«Надеюсь, я успел вовремя», — подумал Фиц.

V

Этель занималась своей обычной работой по дому, но все время чувствовала себя так, словно у нее в потайном кармашке спрятан бриллиант, и иногда, когда никто не смотрит, его можно украдкой достать, погладить гладкие грани, потрогать острые краешки.

В минуты, когда у нее получалось рассуждать более здраво, она с беспокойством думала, чего можно ждать от этой любви и куда она может завести. И содрогалась от мысли, что подумает отец, богобоязненный социалист, если обо всем узнает. Но большую часть времени она чувствовала себя так, словно падает с огромной высоты и нет никакой возможности остановить падение. Она любила его походку, его запах, его одежду, его безупречную воспитанность, его уверенный вид. Но еще ей нравилось, когда он выглядел — изредка — каким-то растерянным, уязвимым. Однако когда он с таким видом выходил из комнаты жены, ей хотелось плакать. Она была влюблена и не могла контролировать себя.

Каждый день ей удавалось найти хотя бы один повод для разговора с ним, и обычно им удавалось остаться на несколько секунд наедине и поцеловаться долгим, страстным поцелуем. Один лишь поцелуй приводил ее в такое состояние, что внутри становилось влажно, а иногда даже приходилось стирать белье в середине дня. Он позволял себе при любой возможности и другие вольности, гладил ее тело, что приводило ее в еще большее возбуждение. И еще дважды им удалось встретиться в Жасминовой спальне и полежать на кровати.

Одно лишь озадачило Этель: оба раза, когда они были вместе, Фиц кусал ее, и довольно сильно: один след остался на внутренней стороне бедра, а второй на груди. Она даже кричала от боли, поспешно закрывая рот рукой. А его это, казалось, еще больше распаляло. И хотя было больно, ей это тоже нравилось, — в конце концов, было приятно думать, что его желание столь всепоглощающе, что ему приходится выражать его даже таким образом. Она не имела представления, естественно это или нет, а спросить было не у кого.