Гибель гигантов
Шрифт:
— Черта с два! — воскликнула она в ярости. — И ты можешь так легко это говорить?! Старую собаку, которую должны были застрелить, тебе было жаль больше, чем сейчас меня!
— Это не так, — сказал он дрогнувшим голосом.
— Я отдалась тебе в этой комнате, на этой кровати…
— И я никогда… — Он замолчал. Застывшее на его лице выражение холодного самообладания исказила боль. Он отвернулся. — Я никогда этого не забуду.
Она подошла к нему и увидела у него на щеках слезы. Ее гнев прошел.
— Тедди, милый,
Он попытался взять себя в руки.
— Ты дорога мне, но я должен выполнять свой долг, — произнес он. Холодные слова, но в его голосе слышалась мука.
— О, господи… — она постаралась сдержать рыдания. Она же еще не сказала ему свою новость. Она вытерла глаза рукавом, шмыгнула носом, откашлялась. — Выполнять свой долг? — повторила она. — Ты еще не все знаешь.
— О чем ты?
— Я тоже беременна.
— Боже милостивый… — Он машинально поднес к губам сигару, но тут же опустил, не затянувшись. — Но я ведь был осторожен!
— Значит недостаточно.
— Давно ты это знаешь?
— Я поняла это только сегодня. Заглянула в ящик, увидела стопку чистых прокладок… — Он поморщился. Очевидно, ему было неприятно упоминание о таких вещах, как менструация. Но придется ему потерпеть. — И вспомнила, что у меня не было месячных с самого переезда в бывшую комнату миссис Джевонс, то есть десять недель.
— Два месяца. Значит, это точно… Ах, черт! — Он поднес к губам сигару, заметил, что она погасла и с досадливым восклицанием бросил на пол.
Этель пришла в голову шальная мысль.
— У тебя ведь может быть два наследника…
— Не говори чушь! — резко ответил он. — Бастард наследовать не может.
— А, — сказала она. Не то чтобы она всерьез собиралась отстаивать права своего ребенка. Но с другой стороны, она не думала о своем ребенке как о бастарде. — Бедный кроха… Мой малыш бастардом!
Фиц виновато взглянул на нее.
— Извини, — сказал он. — Я не хотел… Прости меня.
Она видела, какая борьба идет в его душе.
— Бедный Фиц, — сказала она и погладила его по руке.
— Только бы об этом не узнала Би! — сказал он.
Он словно нанес ей смертельную рану. Почему главная его забота — о другой женщине? Что может случиться с Би? Она богата, она замужем и носит под сердцем любимое, почитаемое дитя клана Фицгербертов.
— Это потрясение может оказаться для нее роковым… — продолжал Фиц.
Этель вспомнила прошлогодние слухи, что у Би был выкидыш. Вся прислуга это обсуждала — женщины, конечно. По словам Нины, русской служанки Би, графиня возлагала вину за это на Фица, который ее расстроил, отменив запланированную поездку в Россию.
Этель почувствовала себя отвергнутой.
— Так значит, главное, что тебя беспокоит, — это как бы твоя жена не расстроилась, узнав о нашем ребенке?
Он поднял на нее взгляд:
— Я не хочу, чтобы у нее случился
Он сам не понимает, насколько бессердечно ведет себя!
— Будь ты проклят! — сказала, холодея, Этель.
— Ребенок, которого носит Би — это дитя, которого я ждал, о котором молил Бога! А твой не нужен ни тебе, ни мне, никому.
— Это неправда! — тихо сказала она и снова заплакала.
— Мне нужно подумать, — сказал он. — Мне нужно побыть одному. — Он положил руки ей на плечи. — Мы еще поговорим об этом завтра. А пока — никому ни слова. Никому, понимаешь?
Она кивнула.
— Вот и умница, — сказал он и вышел.
Этель нагнулась и подняла с пола погасшую сигару.
Она никому ничего не сказала, но притворяться, что все в порядке, было выше ее сил, поэтому она сказалась больной и легла в постель. Лежа в одиночестве, час за часом, она чувствовала, как вместо боли в душе крепнет гнев. Как им теперь жить, ей и ее ребенку?
Свое место здесь, в Ти-Гуине, она потеряет, в этом не было сомнений, так случилось бы, даже если бы ребенок был не графа. А ведь она так гордилась собой, когда ее назначили экономкой! Дед любил говорить, что за взлетом следует падение. Он оказался прав.
Она сомневалась, можно ли ей будет вернуться в родительский дом, ведь отец не перенесет ее позора. Это мучило ее почти так же, как мысль о собственном бесчестье. В чем-то ему будет тяжелее, чем ей: ведь он очень жестко относился к подобным вещам.
Как бы то ни было, а жить в Эйбрауне незамужней матерью ей не хотелось. Двое таких в городке уже было: Мэйзи Оуэн и Глэдис Причард. Это были несчастные создания, не имевшие своего места в здешнем обществе. Они были одиноки, но никто из мужчин не проявлял к ним интереса; сами матери, они жили со своими родителями, словно были еще детьми; им не были рады ни в одном магазине, кафе или клубе и ни в одной церкви. Как могла она, Этель Уильямс, считавшая себя на голову выше остальных, опуститься на самое дно?
Значит, надо уезжать. Она будет только рада оставить позади ряды угрюмых домов, маленькие чопорные церкви, бесконечные выяснения отношений между шахтерами и руководством. Но куда же ей ехать? И будет ли у нее возможность видеться с Фицем?
На землю опустилась ночь, а Этель все лежала без сна, глядя в окно на звезды, и наконец у нее появился план. Она начнет на новом месте новую жизнь. Она станет носить обручальное кольцо и говорить, что ее муж умер. Она возьмет кого-нибудь присматривать за ребенком, найдет работу, начнет зарабатывать деньги. И отправит ребенка в школу. Она почему-то не сомневалась, что у нее родится девочка, и представляла, как та станет писательницей или врачом, а может, политиком, как миссис Панкхерст, которую арестовали у Букингемского дворца за то, что она боролась за права женщин.