Гибель Гражданина
Шрифт:
Пятнадцать лет назад... Мы были парой диких, коварных юнцов, я - лишь немногим старше. Теперь, на фоне грубо оштукатуренной стены, в моей студии вырисовывался элегантный силуэт взрослой женщины. Она оформилась, у нее появился прекрасный цвет лица. Она стала старше, здоровее, привлекательнее, а вместе с тем гораздо опытнее и опаснее.
Тина глядела на дробовик.
– Ну, Эрик?
Беспомощно махнув рукой, я прислонил ружье к стене. Первая стадия окончилась. Интересно, что вышло бы, окажись я безоружным.
Она улыбнулась.
– Эрик, liebchen [4] ,
– Ласковые словечки зазвучали теперь по-немецки.
– Не могу сказать того же.
Она шагнула вперед, взяла мое лицо в ладони, обтянутые перчатками, и поцеловала прямо в губы. От нее пахло куда лучше, нежели в Кронгейме и даже в Лондоне, когда мыло и горячая вода были дорогостоящей редкостью. Что намечалось после поцелуя, не знаю, ибо Тина отступила, а я поймал ее кисть и мгновение спустя добрым старомодным приемом вывернул правую руку к лопаткам. И при этом не церемонился.
4
Любимый (нем.).
– Отлично, - сказал я.
– Пелеринку на пол, querida [5] .
– Языками владела не она одна.
– Бросай сумочку, малышка. Nerunten mit der Nerz! [6]
Тина лягнула каблуком-шпилькой, но я ожидал этого, а новейший покрой вечернего платья особо лягаться не позволяет. Я взял руку в замок, Тина застонала сквозь зубы, согнувшись от боли. Позиция вышла великолепная. Сотрясая все дамские позвонки, я сильно двинул коленом по затянутому в шелк заду.
5
Милая (исп.).
6
Швыряй вместе с норкой! (нем.).
– Сломаю руку, милочка, - предупредил я.
– И вобью задницу в темя. Это Эрик, моя голубка, и Эрику не нравится выуживать из ванны мертвых девушек. Впрочем, идея недурная, а ванна - довольно просторная. Брось меха!
Тина безмолвствовала, но пелеринка шлепнулась на пол - и не с мягким шорохом, а с отчетливым, хотя и приглушенным, ударом. В этом скорняжном шедевре, видимо, таился кармашек, который не пустовал. Удивляться не стоило.
– Теперь сумочку, дорогая. Тихонько, тихонько. Кости срастаются так долго, а гипс так уродлив.
Черная сумочка упала на пелеринку, и даже меховая подушка едва смягчила удар.
– Это два, - сказал я.
– Надо полагать, Эрреры и мой. Теперь покажи старому товарищу собственную пушку.
– Тина быстро помотала головой.
– Неужто не носишь? Ни очаровательного бельгийского браунинга, ни чудной маленькой "беретты"? Ее так рекламируют!
– Тина снова помотала головой. Я схватил пальцами левой руки высокий воротник платья и скрутил - как раз настолько, чтобы слегка придушить. Где-то лопнул шов.
– Меня не смущают обнаженные женщины, chiquita [7] . Не вынуждай себя раздевать.
– Ладно, будь ты проклят, - прохрипела Тина.
– Не сжимай горло!
Я отпустил платье, однако не кисть. На платье спереди был кокетливый разрез - показывать соблазнительную полоску
7
Крошка (исп.).
– Ах, Эрик, Эрик, - выдохнула она, - я ужасно испугалась, когда увидела.
– Чего испугалась?
– Ты так изменился! Твидовый пиджак, хорошенькая жена, упитанное брюшко... Следи за собой. При твоем росте можно стать горой мяса, если разжиреть. И глаза, как у вола в загоне, в ожидании мясника... Я подумала: он даже не признает меня, этот человек. Но признал. Вспомнил.
Она говорила и надевала шляпку с вуалью, приглаживала волосы, одергивала платье: пригнулась, полуотвернувшись, как делают женщины, когда подтягивают чулок, - и резко выпрямилась. В руке сверкнуло лезвие. Я шагнул назад, выдернул собственную руку из кармана и, тряхнув кистью, раскрыл золингеновский нож. Не самый удобный способ приводить режущий инструмент подобного типа в боевую готовность, если обе руки свободны. Зато весьма впечатляющий.
Мы глядели друг на друга с ножами наготове. Тина держала свой, словно собиралась колоть лед и готовить коктейль. Я вспомнил, что ножом ей разрешалось пользоваться только в крайнем случае. А ваш покорный слуга сызмальства обучался владеть разнообразным оружием, особенно холодным. Наверное, из-за того, что в роду были викинги. Ружья? Прекрасно. А все же в глубине души я приверженец меча и кинжала. И при такой разнице в росте мог бы выпотрошить противницу, как рождественскую индюшку, даже не обладая нужными навыками. Шансов у Тины не было, и она это понимала.
– Да, я вспомнил. Она расслабилась и засмеялась.
– Проверка, милый. Можно ли все еще полагаться на тебя.
– Такие проверки часто кончаются перерезанным горлом. Убери-ка перышко, и хватит валять дурака.
– Я проследил, как она спрятала лезвие десантного ножа и сунула оружие за подвязку.
– Ну и достается бедной резинке! А теперь выкладывай все про малышку с хорошеньким метательным ножиком и хитрой кобурой у коленки.
Тина опустила подол и стояла, глядя оценивающе, взвешивающе. Вступительный экзамен прошел успешно, однако она до сих пор не уверилась во мне, после стольких лет мирной беззаботной жизни.
Я уже выдерживал такой взгляд. Отчетливо помню собеседование, устроенное Маком при первой же встрече. Дотошным расспросам подвергали каждого рекрута - и немедленно. Я так полагаю, но говорить наверняка могу лишь о себе самом: до известного дня каждого кандидата учили и тренировали отдельно, чтобы в случае непригодности парень вернулся в часть, не унося в голове чересчур много любопытных сведений.
Помню маленький невзрачный кабинет, похожий на все последующие маленькие невзрачные кабинеты, где мне приходилось докладывать и получать приказы; помню маленького седовласого человека с холодными серыми глазами и о чем он говорил, покуда я стоял по стойке смирно. Он был в штатском и не требовал никаких военных ритуалов, я понятия не имел, есть ли у него чин, и если есть, то какой, - но счел за благо не рисковать.