Гибель императорской России. Воспоминания

Курлов Павел Григорьевич

В 1910 году я находился за границей, где прочитал в газетах, что П. А. Столыпин совершил в С.-Петербурге полет на аэроплане, пилотом которого был штабс-капитан Мацеевич, известный член партии социалистов-революционеров. Я не допускал мысли, чтобы П. А. Столыпин мог решиться на этот шаг, если бы партийное значение Мацеевича было ему известно и телеграммой поставил в вину директору департамента полиции, что он не предупредил об этом министра. Этот упрек я повторил директору по возвращении в С.-Петербург и, к удивлению, узнал от него, что министр был ознакомлен со всеми, имевшимися о Мацеевиче, данными. При беседе с П. А. Столыпиным в тот же день я не удержался, чтобы не высказать ему моего мнения о такой неосторожности. Министр ответил, что его уже достаточно по этому поводу упрекали, но он не в силах был выдержать «вызова» со стороны Мацеевича. Он рассказал мне, что при посещении им аэроплана Мацеевич, смотря ему прямо в глаза, с улыбкой спросил, не решится ли он совершить полет вместе с ним? Не обдумывая возможных последствий, министр согласился на это предложение. Когда они сделали один круг,

Мацеевич, обернувшись к П. А. Столыпину, спросил, не желает ли он продолжить полет? «Мне стоило большого труда сохранить спокойствие, ответив, что для более продолжительного полета мне мешает больная рука», — закончил министр. После этого ответа Мацеевич благополучно спустился на аэродром. Через некоторое время Мацеевич вместе с аэропланом упал с большой высоты и расшибся насмерть. Был ли это несчастный случай или наказание за то, что видный член партии социалистов-революционеров не воспользовался столь удобным случаем для террористического акта в отношении председателя Совета Министров, останется навек тайной покойного.

Мне пришлось выступать в Государственной Думе при обсуждении бюджета, о котором я уже говорил, и два раза по приказанию министра внутренних дел заменять его при общих прениях по поводу сметы министерства. Я не избег при этом нападок со стороны левых и направленных против меня несочувственных возгласов при вступлении на кафедру, но зато во время моих объяснений немедленно депутатами откладывались в сторону газеты — и я говорил при полном внимании Думы. Много времени отнимало присутствование в думских комиссиях, — как в бюджетной, так и в комиссии законодательных предложений. В последней председательствовал октябрист Н. И. Антонов, бывший прокурор, у которого нельзя было отнять знаний и привычки к публичной деятельности, но который страдал любовью к отвлеченным суждениям, вследствие чего такая наклонность председателя вызывала нескончаемые словоизвержения и у других членов комиссии, не обладавших юридическими познаниями Н. И. Антонова. Таким образом, законопроект об исключительном положении, повлекший за собой массу теоретических прений, отнял десятки заседаний, тогда как в результате все статьи его были приняты.

Общие прения по смете министерства внутренних дел никакого отношения к смете не имели и заключались в резких суждениях о деятельности министерства, особенно деятельности департамента полиции и корпуса жандармов. Я не говорю уже о том, что такие суждения отличались сгущением красок и выражались в инсинуациях, а подчас и в заведомой лжи. Я припоминаю, как член кадетской партии, бывший военный судья, отставной генерал Бабянский выступил с резкой критикой жандармского корпуса, подчеркнув особенно недостаток образования его офицеров. Кроме того, он упрекал их в жестокости, так как последствием их расследований были смертные приговоры военных судов. Я должен был указать названному члену Думы, что его утверждения о недостаточности образования у офицеров командуемого мной корпуса значительно преувеличены и что в корпусе много офицеров носят тот же знак военно-юридической академии, как я и генерал Бабянский. Что касается до смертных приговоров, то я представил Государственной Думе статистические данные о количестве их, приходящихся на одного военного судью, не называя имен. В зале раздались восклицания: кто же тот судья, на долю которого приходится наибольшее количество таких приговоров? В ответ я назвал фамилию генерала Бабянского, что, к сожалению, вызвало со стороны ярых противников военных судов не негодование, а смех.

Невзирая на такой характер дебатов, Государственная Дума, тем не менее, принимала представленные ей сметы без изменений, в течение краткого времени.

Во всяком случае, можно сказать, что работа 3-й Государственной Думы была во всех отношениях более продуктивной, осуществлявшей законодательные функции и не исключавшей совместной деятельности с правительством, чем работа той же Думы других созывов.

XIII. Дело Лопухина

Дело Лопухина. Служба с П. А. Столыпиным. Его отношение. Комиссия по реформе полиции. Окраинная политика. Аграрная реформа. Назначение командиром отдельного корпуса жандармов.

Первые дни моей служебной деятельности в должности товарища министра внутренних дел ознаменовались процессом бывшего директора департамента полиции А. А. Лопухина, крайне тяжелым с правительственной точки зрения и неприятным лично как П. А. Столыпину, так и мне. А. А. Лопухин был другом детства и товарищем по гимназии П. А. Столыпина, так что они были даже на «ты». Я знал Лопухина еще мальчиком, в бытность мою в Ярославле у его дяди, председателя окружного суда Б. А. Лопухина, был знаком и хорошо принят в семье его будущей жены, урожденной княжны Урусовой, встречался и сохранил самые хорошие отношения лично с ним во время совместной прокурорской службы. Я был поражен известием, что Лопухин оказался способным выдать революционерам известного ему, как директору департамента полиции, секретного сотрудника и тем нанести весьма серьезный вред делу политического розыска, так как его беседа с Бурцевым, относительно Азефа, повлекла за собой разоблачение революционными партиями, путем сопоставления, и других тайных агентов розыскных учреждений.

На второй или третий день после моего назначения П. А. Столыпин спросил мое мнение об этом деле, и я ответил, что пока еще детально с ним не знаком, но считаю, что такой поступок со стороны бывшего директора департамента полиции не имеет названия и должен, повлечь за собой самую суровую административную кару. Что же касается до преследования в судебном порядке, то, насколько

я могу судить, дело Лопухина не подходит ни под одну статью уголовного уложения. Министр заметил, что ему дело очень неприятно, что он говорил о нем даже с самим Лопухиным, в результате чего их прежние отношения совершенно нарушились, а что мое мнение об уголовной стороне дела будет подвергнуто обсуждению в особом совещании, имеющем состояться в тот же день при участии бывшего товарища министра внутренних дел А. А. Макарова, при котором дело возникло.

Вечером, в кабинете министра, собрались министр юстиции И. Г. Щегловитов, А. А. Макаров, прокурор с. — петербургской судебной палаты П. К. Камышанский и другие чины. Вопрос о судебном направлении дела вызвал оживленные споры. Я остался при высказанном ранее министру мнении, но тем не менее большинством голосов было решено дать делу судебный ход. В судебном заседании в деянии Лопухина ярко выразилось отсутствие состава преступления. Обвинение было предъявлено по 102-й ст. угол. улож., для применения которой необходима была принадлежность подсудимого к тайному преступному сообществу, что, конечно, не имело ни малейших фактических оснований. Тем не менее Лопухин был осужден и сослан в Сибирь на поселение. Такой приговор оказал правительству очень дурную услугу, дав левым партиям возможность не без основания обрушиться на власть за превращение суда в орудие политической борьбы.

Быстро вошел я в курс дел подведомственных мне департаментов, причем в отношении главнейшего из них — департамента полиции — моя прежняя в нем служба принесла мне огромную пользу, особенно знакомство с личным составом этого учреждения. Директор Трусевич уехал в отпуск, вице-директор Н. П. Зуев вступил в управление департаментом, что сразу дало мне возможность начать проводить те перемены, которые я считал безусловно необходимыми. Прежде всего я, не упраздняя районных охранных отделений, приступил к их реформе, заключавшейся в том, что начальниками районов назначал, с полного одобрения командира отдельного корпуса жандармов, барона фон Таубе, старших чинов губернских жандармских управлений, а затем постепенно заменил некоторых ответственных чинов департамента полиции другими лицами.

Доклады у министра по департаменту полиции, в моем присутствии, продолжались по-прежнему два раза в неделю и таким образом давали мне возможность ближе знакомиться с личностью и деятельностью П. А. Столыпина, вызывая во мне все большее и большее уважение к этому выдающемуся государственному деятелю. Нельзя не остановиться на них подробно.

П. А. Столыпин не был петербургским чиновником. Его служба началась в министерстве земледелия и протекала затем в провинции в должностях предводителя дворянства и губернатора в Гродно и Саратове. На всех этих должностях П. А. Столыпин заслужил всеобщую любовь и уважение, а на последнем посту имел случай проявить твердость и преданность Государю в тяжелое смутное время, рискуя своей жизнью. При беспорядках в Саратовской губернии он был ранен в правую руку, которой плохо владел до последнего времени. На посту министра внутренних дел, а затем и председателя Совета Министров он сохранил те же качества, выказав выдающиеся государственные способности и ораторский талант. Долг службы был у него на первом плане, а отсутствие личных интересов и тут привлекало к нему всех, с ним соприкасавшихся по какому бы то ни было поводу. Твердость и пренебрежение к опасности не покидали П. А. Столыпина до его трагического конца. Недаром вся Россия оплакивала его смерть. Вступление П. А. Столыпина на высокие посты, к которым он был призван, совпало с овладевшей Россией смутой, потрясшей весь государственный организм, л хотя острый ее период был прекращен сильной волей П. Н. Дурново, — но П. А. Столыпину остались в наследство ее следы и переход к нормальному времени. Правда, ему облегчило эту трудную задачу и общественное настроение. Эксцессы 1905 года испугали многих так называемых либералов, почувствовавших серьезную опасность для своего кармана. Провинциальные либеральные деятели среди дворянства и земства значительно поправели и пошли навстречу мероприятиям П. А. Столыпина по восстановлению государственного порядка. В этом направлении некоторые из них достигли, вопреки «программным убеждениям», крайних пределов, жертвуя большие суммы денег на усиление ненавистной им полиции. Новый избирательный закон дал и возможную для совместной с правительством работы 3-ю Государственную Думу.

П. А. Столыпин пользовался в ней огромным авторитетом, который, кроме указанных выше личных качеств, вызывался искренним отношением министра к этому законодательному учреждению.

«Не забывайте, — говорил мне П. А. Столыпин, — что Государю Императору благоугодно было даровать Русскому народу представительные учреждения. На нас лежит священная обязанность стараться, чтобы они могли правильно функционировать».

Этот взгляд проводился им в жизнь неукоснительно. Он старался быть в постоянном общении с членами Государственного Совета и Государственной Думы, обсуждая с ними у себя совместно с чинами министерства возникавшие вопросы, и шел навстречу пожеланиям не только обеих палат, но и отдельных их членов. Такое отношение не исключало другого принципа, что правительство, в стремлении к дружной работе с Государственным Советом и Государственной Думой, не должно умалять своего достоинства, оставаясь регулятором государственной жизни. При всяком покушении на самое существо власти он проявлял твердость в сохранении авторитета правительства. Это не могло не вызывать к нему всеобщего уважения, в особенности потому, что он был чужд мелочей, а тем более вопросов личного самолюбия. Раз какой-нибудь вопрос, по его убеждениям, имел важное значение для пользы родины, П. А. Столыпин являлся непреклонным и ни перед чем не останавливался. Слава и благоденствие России и ее Монарха были для него священны.