Гибель Императорской России

Курлов Павел Григорьевич

При обвинении правительства в пользовании сотрудниками обыкновенно выдвигается вопрос о том, что, оставляя сотрудника безнаказанным за принадлежность его к революционной партии, оно нарушает закон и тем само совершает преступление. Я допускал бы, если бы такой взгляд высказывался правительством, но мне совершенно непонятно, когда он исходит из революционной среды. Учрежденная Временным правительством чрезвычайная следственная комиссия предъявляла такие обвинения к бывшим деятелям Царского режима, квалифицируя их как бездействие и превышение власти,- и, невольно руководствуясь только желанием их в чем-нибудь обвинить, дошла до абсурда. Революционеры ставили мне в вину, что я не предал смертной казни семь человек их товарищей во главе с известным членом партии социалистов-революционеров Слетовым. Не знаю, увидит ли когда-либо свет следственное производство названной комиссии, но упомянутый мной случай я не могу обойти молчанием.

Слетов с отрядом боевиков прибыл в Петербург для цареубийства. Переодевшись извозчиками, террористы некоторое время следили за выездами Государя. В составе группы

находился один сотрудник. Когда мне доложили об этих приготовлениях к преступлению, влекущему за собой смертный приговор, передо мной явилась следующая дилемма: исполнить закон, арестовать боевиков и предать их суду. Предположить хоть на одну минуту, что такое распоряжение устранит возможность новых попыток к цареубийству, я не мог и прекрасно знал, что появится другой отряд, открыть который несомненно представит большие затруднения, и страшное преступление может совершиться. Или через посредство сотрудника предупредить террористов, что за ними следят чины охранного отделения, и дать им возможность скрыться за границу, в убеждении, что в новом предприятии несомненно будет участвовать хоть один из бежавших, что даст возможность розыскным органам вновь не допустить совершения преступления.

Эти принципиальные положения и служили основанием в моих действиях по розыску. Пользование секретными сотрудниками из революционеров было санкционировано до меня изданной директором департамента полиции Трусевичем инструкцией районным охранным отделениям, где в отделе о ведении внутренней агентуры это не только рекомендовалось, но, благодаря одной из неудачных, вызванных недостаточной продуманностью фраз допускалось даже как бы в форме подстрекательства. Это - фраза о необходимости "продвижения" сотрудников ближе к центру революционных групп. Понимать ее можно двояко: сотрудник мог продвигаться от периферии к центру, благодаря обстоятельствам партийной жизни, независящим от розыскных органов, или руководители розыска могли принимать меры для такого продвижения. Последнее толкование было, по-моему, крайне опасным и могло вызвать у отдельных чинов розыска стремление к искусственному продвижению сотрудников, даже путем совершения ими преступлений. На это указывает, хотя и смутно, в своем показании один из террористов. Убийца полковника Карпова{12} говорил, будто в целях такого продвижения разрешались террористические акты по отношению к некоторым должностным лицам и что во главе такого списка стоял я сам. В своих указаниях розыскным чинам я категорически воспрещал всякое участие сотрудников в активных действиях партии и допускал отмеченное в инструкции продвижение лишь естественным порядком: путем замещения самой организацией сотрудниками арестованных или уехавших видных членов группы. Мне хорошо известно, что в таком же направлении действовал департамент полиции в последнее перед революцией время.

Недопустимой считал я и так называемую центральную агентуру, т. е. наличность сотрудников, которые стояли в центре боевых организаций или, с другой стороны, секретных агентов, имевших непосредственные сношения с департаментом полиции, помимо местных розыскных учреждений. В первом случае невозможно допустить, чтобы член боевой организации не принимал активного участия в партийных предприятиях и даже не был бы иногда их инициатором, т. е. не совершал бы типичной провокации.

Нельзя же себе представить организатора политических убийств Савинкова в роли секретного сотрудника! Какие же сведения он мог сообщить департаменту полиции без немедленного провала в партии или без видной роли в преступлении?

Характерным примером такого положения является Азеф. В бытность мою товарищем министра он сотрудником не был, и я до запроса в Государственной Думе ничего о нем не знал, тем более что в делах департамента полиции, как об этом и заявил в Государственной Думе П. А. Столыпин, не было ни малейших указаний на участие Азефа в террористических актах. Этот пробел для меня совершенно непонятен. Ведь лица, которые имели с ним дело, знали занимаемое им в партии положение и поэтому не могли, после осуществления таких выдающихся боевых предприятий, как убийство В. К. Плеве и великого князя Сергея Александровича, о которых Азеф своевременно не предупредил департамент полиции, не остановиться над вопросом: не переоценивают ли они партийное значение Азефа, являющегося в действительности не членом центрального комитета, а рядовым работником, который мог не знать, а тем более принимать участие в задуманных комитетом преступлениях, или - если значение Азефа было для них несомненно - ни одной минуты не усомниться в участии его в этих убийствах и все-таки продолжать им пользоваться. Приказ об аресте Азефа был бы несомненно более целесообразен и безусловно обязателен для бывшего директора департамента полиции Лопухина, чем последующая беседа его по этому предмету с Бурцевым. Также непонятно, как, пользуясь услугами Азефа, на этом соображении ни разу не остановился и преемник А. А. Лопухина М. И. Трусевич.

Последнее обстоятельство доказывает и недопустимость второго из упомянутых выше положений, а именно непосредственных сношений департамента полиции с секретными агентами. Нельзя сказать, чтобы таким способом центральное учреждение могло проверить сведения, поступившие от местных розыскных лиц, так как департамент полиции или всецело отдавал бы себя в руки сотрудника, не имея никаких способов проверки его докладов, или вызывал бы у розыскных органов постоянные недоразумения. В розыскном деле нельзя, при принятии той или другой меры, руководствоваться только бумажными данными; значительную и главную роль играют личные впечатления сотрудника на руководителя розыска, которые, при условии ведения департаментом, никоим образом не могут

быть переданы местным учреждениям. Вследствие таких соображений я и не допускал существования центральной агентуры ни в том, ни в другом виде.

Точно так же я не допускал и чрезмерных, вне всяких правил награждений розыскных офицеров за доставление сведений, как бы серьезны они ни казались, желая таким образом устранить всякий повод к стремлению, даже при наличности строго воспрещающих всякую провокацию циркуляров, их нарушения в целях отличия. Я могу утверждать, что за мое время случаев сознательной провокации не было, а попытки в этом направлении в начале моей службы, как высшего руководителя розыска, кончались увольнением виновных. Даже мелкие случаи провокации по неопытности и недальновидности начальников губернских жандармских управлений не оставались без надлежащего воздействия.

Самое трудное, с чем мне пришлось бороться в розыскном деле, это вопрос об излишнем доверии чинов розыска к секретным агентам. На это указывает и только что изложенное мое мнение об отношении к Азефу. Ведь нужно было быть слепым или находиться под гипнозом безграничного доверия, чтобы ни разу не заняться проверкой его деятельности. Такой гипноз непонятен для широкой публики, в чем мне пришлось самому убедиться в суждениях ее о роли Богрова в убийстве П. А. Столыпина. Эта роль объяснялась самым разнообразным образом, изобретались предположения, доходившие до участия в этом преступлении чинов розыска. Я хочу уничтожить указанное сомнение среди лиц, добросовестно заблуждавшихся, изложив истинное положение дела.

Всякая деятельность мало-помалу вырабатывает в человеке привычку к таким явлениям, которые в обыкновенной жизни вызывают волнения и даже отвращение. С товарищами прокурора и судебными следователями, со студентами первых курсов медицинского факультета случаются чуть не обмороки, когда они присутствуют впервые на вскрытиях. Для судебного врача такие вскрытия настолько обыкновенны, что не производят никакого впечатления. Так, обращение с взрывчатыми веществами вызывает страх у обыкновенного человека, между тем как у химика открытие особого, сильнодействующего препарата влечет за собой чувство гордости и даже восторга. Чины розыскных учреждений, имея постоянное общение с секретными сотрудниками, не только к ним привыкают, но последние становятся для них близкими людьми. Я готов даже признать, что отсутствие доверия к сотруднику вызывает в иных случаях с его стороны опасливое отношение к руководителю. Между тем практика розыскного дела доказывает, что, пользуясь доверием, сотрудники готовы рисковать своей жизнью для спасения руководителя розыска. Несмотря на целый ряд распоряжений департамента полиции, все это не было в состоянии искоренить у чинов розыскных учреждений избытка доверия к секретным агентам, хотя многие из этих чинов поплатились собственной жизнью.

В свое время наделало много шуму и в обществе и в прессе убийство начальника Петербургского охранного отделения полковника С. Т. Карпова его сотрудником Петровым (Воскресенским). Это убийство было, конечно, поставлено мне общественным мнением в вину, а после революции послужило предметом судебного дела.

С весны 1909 года Государь Император стал путешествовать по России и выезжать за границу. В розыскные учреждения поступал целый ряд сведений, что революционные партии подготовляют покушение на Его жизнь, и указывают на необходимость выразить таким образом протест при первой же поездке Государя в Полтаву. В департаменте полиции и подведомственных ему учреждениях намерения и деятельность террористических групп были освещены крайне слабо, что вызвало у П. А. Столыпина и у меня большие опасения. Перед указанной поездкой начальник Саратовского губернского жандармского управления уведомил департамент полиции, что содержавшийся в местной тюрьме социалист-революционер Петров, осужденный за принадлежность к боевой организации, предлагает свои услуги осведомлять розыскные органы при условии освобождения из-под стражи, если, кроме того, будет освобожден и его товарищ по партии Бартольд. Выбора у меня не было: я считал своим долгом принять все меры к предупреждению цареубийства. Испросив разрешение министра внутренних дел, я приказал дать возможность Петрову и Бартольду бежать. Это признавалось незакономерным, но, к моему удивлению, со стороны революционеров, причем мне ставилось в вину, что я предварительно не испросил высочайшего помилования. Очевидно, такое помилование по докладу П. А. Столыпина было бы даровано, но, во-первых, это устраняло всякую возможность получить от Петрова какие-либо сведения, а во-вторых, категорически противоречило моему убеждению не вмешивать Государя Императора в дела розыска. Руководство Петровым я возложил на полковника Карпова, рекомендовав ему особую осторожность. Эту осторожность я осуществил и при посылке Петрова за границу, командировав вместе с ним специального офицера. Сведения, которые давал Петров, возбуждали во мне постоянные сомнения, и я при каждом докладе повторял полковнику Карпову о необходимости тщательно их исследовать и отнюдь не доверяться Петрову. Путешествие Государя в Полтаву прошло совершенно благополучно, равно как и осенняя поездка в Крым и Италию. Пребывание в Ливадии затягивалось, и Государь должен был возвратиться в Петербург в половине декабря, с остановкой по пути в Москве. Для подготовления безопасности обратного проезда и пребывания в Москве, я, в конце ноября, должен был выехать в Крым, а затем задержаться в Москве и дождаться прибытия туда Государя Императора. Накануне моего отъезда полковник Карпов вновь доложил мне поступившие от Петрова сведения, которые на этот раз показались мне маловероятными, невзирая на категорическое заявление начальника охранного отделения об искренности и осведомленности этого сотрудника. Такой же разговор повторился на другой день в вагоне, перед самым моим отъездом.