Гибель красных богов
Шрифт:
Он удовлетворенно умолк, поглядывая на аппетитные бутербродики, на хрустальные фужеры, один из которых был наполнен коньяком. Сейчас он наполнит второй, и они выпьют за братский союз. Меченый потянулся к бутылке, переводя взгляд на собеседника, и обомлел. Истукан, покрасневший от бешенства, вытягивал ему навстречу кукиш, и огромный набрякший кулак был лиловый, словно задушенный, перевитый пуповиной младенец.
– А это не хочешь?!. – он приблизил кукиш к носу Меченого, и тому показалось, что кулак пахнет тухлятиной. – Ты – дурак!.. Педераст!.. Ты – никто!.. У
– Не понимаю… – лепетал он. – Что ты хочешь сказать?..
– Ты уйдешь со всех постов!.. Добровольно!.. У тебя больше нет власти!.. Силовые министерства я замкнул на себя!.. С Америкой я договорился сам, и они тебя больше не примут!.. Через два дня я запрещу Компартию!.. Через три месяца распущу Союз!.. Ты будешь президент кислых щей!..
– Не пройдет!.. Не позволю!.. Я обращусь к народу!.. Выйду на референдум!.. – слабо верещал Меченый, над которым нависли огромные фиолетовые кулаки, и пасть с малиновым жарким языком ревела на него, выхаркивая страшные слова:
– Ты, педрило, возьмешь сейчас эту ебаную ручку и напишешь при мне отречение!.. Иначе я обращусь к Съезду с разоблачением!.. Скажу, что ты – главный путчист, был в сговоре с этими мудаками, направлял их против меня, против Конституции и народа!.. Тебя ждет тюрьма, холодный пол, клопы, тараканы и надзиратель с железным елдаком!.. Тебя будут судить, как Бухарина, и я выставлю тебя в Колонном зале Дома союзов как английского шпиона, продавшего Родину этой драной кошке Тэтчер!.. У нас есть записи ваших разговоров!.. Есть записи того, как орет на тебя твоя баба, бьет тебя по лысине ночной туфлей!.. Или ты сейчас же напишешь отречение, или я раздавлю тебя, как улитку!..
– Но у меня есть власть!.. – возопил Меченый тонким криком раненого зайца. – У меня есть «ядерный чемоданчик»!.. Я – Президент ядерной сверхдержавы!..
– Ты?.. Чемоданчик?.. – Истукан перестал кричать, засунул в рот два пальца и разбойно свистнул. На его свист появился служитель. – Пойди пригласи этого боцмана рыболовецкого флота с его кошелкой!..
Появился моряк в черной форме с серебряными погонами. Он держал в руке символ президентского могущества, черный чемоданчик.
– А ну-ка открой! – приказал Истукан.
Моряк положил чемоданчик на пол, у ног Меченого. Вскрыл замок, отворил крышку. И там, где еще недавно находилась сложная электроника с красной клавишей, способной запустить армаду тяжелых ракет, направить их на столицы Америки и Европы, теперь лежал мокрый купальник президентской жены и маленькая крымская ракушка.
Меченый давился слезами. Ссутулился над столиком, водя по меловой бумаге золотым пером. Писал отречение.
Памятники переговаривались каменными голосами, обменивались бронзовым шепотом, перемигивались алебастровыми глазами. Маяковский на Садовом кольце говорил Горькому
– Вы слышали, Алексей Максимович, что они сделали с Феликсом Эдмундовичем? Жгли грудь автогеном. Обливали нечистотами. Повесили на железных тросах. «Делать жизнь с кого? С товарища Дзержинского?»
– Я давно предупреждал вас, Владимир: «Буря, скоро грянет буря!» Над всеми нами нависла реальная опасность разрушения, переплавки, осквернения. Не стану скрывать, мне бы хотелось сейчас оказаться на Капри.
Рабочий и крестьянка у ВДНХ прятали за спины серп и молот.
– Дуся, тебя в НКВД будут спрашивать: «Кто вывел на демонстрацию?» Отвечай: «Пошли прогуляться, газировку попить, а тут подвернулось». Может, они рабочих и крестьян не тронут? У меня же не оружие – простой молоток!
– А чего мне врать-то, Микола! Ты меня и повел. Не хотела идти, а ты заставил. Держишь меня при себе, как женщину Востока. А может, мне желательно познакомиться с товарищем Энгельсом. Складный такой мужчина. Он мне знак сделал, по спинке погладил.
Скульптуры вооруженных солдат, матросов и ополченцев, что в метро на «Площади Революции», притаились в нишах:
– Братки, – сипел простуженно революционный матрос. – Может, свистать всех наверх? Рванем и выручим товарища Дзержинского?
– Не время, – осаживал его прокуренный ополченец. – Надо тихонько, околицей, огородами, и в леса. Переходим к партизанской войне.
– Не пойду, – устало произнесла санитарка в косынке. – Я же баба. Мне семью заводить надо.
Алебастровые академики на фасадах сталинских зданий, балерины на пуантах, студенты с раскрытыми книжками робко жались друг к другу:
– Но интеллигенцию они не станут трогать. Мы больше всех пострадали от деспотии Советов. «Кампания против космополитов», «Дело врачей», «Суд над генетиками». Если они действительно демократы, то должны сохранить цвет нации.
– Это он во всем виноват! – указывал нагайкой на памятник Свердлову царский казак, разгонявший демонстрацию у метро «1905 года». – Тогда не добили жидов, хоть теперь добьем!
– Товарищ, – говорил один памятник Ленина другому. – Мне кажется, нужно немедленно собрать Политбюро и вынести постановление об уходе товарища Ленина в подполье. Мы не можем оставлять его на растерзание врагам. Я слышал, существует чудовищный план растопить его в плавильной печи и отлить из полученного металла памятник Николаю Второму.
– А я слышал, товарищ, что металл, из которого я сделан, хотят отдать православной церкви на отлитие колокола. Что лишь подтверждает закон круговращения вещества в природе. Ибо я был отлит из меди большого колокола, переданного прихожанами Вологды в дар революции.
– А где товарищ Маркс? Не вижу товарища Маркса! – патетически вопрошал памятник Юрию Гагарину из нержавеющей стали, приставший на цыпочки, озирающий с высоты Москву.
– Спрятался, – мрачно ответил Тимирязев на Тверском бульваре, кивая в сторону Театральной площади, где стояла огромная каменная глыба, в сердцевину которой, как в пещеру, забился Маркс.