Гибель синего орла
Шрифт:
На берегу, там, где ютился когда-то одинокий амбарчик экспедиции Седова, высятся портовые склады и магазины, громоздятся пирамиды каменного угля и штабеля пиленого леса. На склонах холмистой тундры белеют домики полярного поселка. По улицам проползают тракторы — они тащат на буксире платформы с грузом. Суровый ландшафт соседней приморской тундры украшают ажурные вышки ветродвигателей и высокие мачты радиостанции полярной зимовки.
В порту караваны торговых судов, совершающих сквозные рейсы в Архангельск и Владивосток, выгружают продовольствие,
Сбылась вековая мечта: превратив Северный морской путь в дорогу торговых караванов, славные потомки российских мореходов прорубили окно из полярной Сибири на Дальний Восток, проложили кратчайший путь из Европы в Индию.
Картина мирной портовой жизни на берегах Восточной тундры вернула нам бодрость. Решаю не заходить в порт и, не теряя времени, плыть дальше, к восточной границе совхоза, где вспыхнула эпидемия копытки. Бухточка в скалах отмечена на карте Питерса в шестидесяти километрах восточнее залива Амбарчик.
Час спустя за крутым Медвежьим мысом скрываются последние дымки пароходов. Подгоняемый морским ветром, вельбот быстро идет вдоль каменного берега Восточной тундры. Шумят волны, разбиваясь о скалы.
Ну и стены… в шторм здесь не выкарабкаться на берег. На высоких каменных столбах, нахохлившись, сидят оперившиеся птенцы полярных ястребов. Над ними проносятся поморники, хищно оглядывая скалы. Но поживиться здесь нечем: молодые ястребки окрепли и могут дать отпор летучим пиратам, а чайки с птенцами не гнездятся на этих скалах, открытых для прямого удара северных ветров.
Из воды то и дело показываются головы нерп. Тюлени без страха любопытной толпой сопровождают вельбот. Воды Колымы, вливаясь в море, отклоняются на восток могучей силой вращения Земли, опресняя морскую воду и отепляя побережье Восточной тундры. Морские льды тут быстро тают и разрушаются; косяки мелкой рыбы держатся все лето, привлекая нерп.
К полудню северный ветер усиливается. Чугунные удары волн, сотрясая береговые скалы, пугают нас. Направляю вельбот в море, подальше от губительных утесов. Начинается качка. Парусов не убавляем, и свежий ветер гонит «Витязя» с необыкновенной быстротой.
Далеко-далеко на северном горизонте клубятся белые как снег облака. Бухта, отмеченная на карте Питерса, скрывается в скалах где-то совсем близко. С надеждой оглядывая угрюмые утесы, ищем спасительное пристанище. Наконец Пинэтаун указывает вход в бухту. Острота его зрения поразительна. Постоянная охота, широкие просторы и обилие рассеянного света полярной тундры обострили зрение молодого пастуха.
Высокий берег прерывается узкой и глубокой речной долиной. Вход в бухту скрывает груда коричневых скал, обрушенных в море. Поворачиваю руль, Пинэтаун убирает грот-парус, и «Витязь» послушно проскальзывает в крошечную бухту среди высоких скал.
Волнения
Хорошо ходить по твердой земле!
Мы совершили длинный скачок и почти достигли заветной цели. Мыс Баранова находится всего в тридцати километрах восточнее крошечной гавани, приютившей «Витязя». Это расстояние даже при малом ветре вельбот покроет за два часа.
Забираем рюкзаки, ружья и отправляемся искать оленье стадо. Пограничный табун пасется где-то близко в горной тундре.
Поднимаемся на голые каменистые вершины, разглядывая в бинокль глубокие зеленые долины, рассекающие плато. В одной из таких долин, почти у самого моря, находим табун и яранги пастушеского стана.
Наше появление обрадовало бригадира. Накануне Костя уехал на верховых оленях встречать меня в Амбарчик, и никто не ждал быстрого возвращения ветеринарного врача. Лекарства не помогали — каждый день приходилось забивать гибнущих оленей.
Удивляет необычная форма нагрянувшей эпидемии: она косит лишь молодых оленей. Опухоль появляется не у копыта, как обычно, а на суставах передних ног.
Почему микробы, минуя узел кровеносных сосудов у копыта, проникают в верхний сустав?
Пастухи окружают столик с микроскопом. Рассматривая микробов в пораженной ткани, бригадир вдруг спрашивает:
— Как будешь спасать табун, а?
Не знаю, что ответить. Оленей губит никому не известная форма копытки. Маршруты тут не помогут.
Ночью просыпаюсь в палатке от пронизывающего холода. Набросив ватник, выхожу наружу. Ночи еще светлые, и в синем небе едва мерцают самые крупные звезды. Притихший табун около пастушеского стана тонет в сизом тумане. Вероятно, холодный воздух скапливается на дне горной долины, как в ванне.
И тут приходит на ум интересная мысль. Вытаскиваю из рюкзака футляры с термометрами и тормошу Пинэтауна.
Юноша испуганно высовывается из спального мешка, не понимая, что случилось.
— Скорее одевайся, температуру мерить пойдем!
— Куда?
— На сопку…
— На сопку?! — удивляется Пинэтаун.
В походах я не расстаюсь с метеорологическими приборами, веду наблюдения за погодой и даже пишу дневник. Пинэтаун знает об этом и охотно помогает вести наблюдения. Но зачем понадобилось мерить температуру на сопке ночью, он не понимает.
Растолковываю сонному Пинэтауну, что надо делать. У нас два пращ-термометра, и нужно измерить температуру воздуха на дне долины, на склоне сопки и на плоскогорье. Часа два не спим — носимся как одержимые с пращ-термометрами.
В полдень повторяем опыт. Поднимаюсь на плато и принимаюсь крутить пращ-термометр, привязанный на шнурке. На дне долины у стойбища Пинэтаун крутит второй термометр; вокруг на корточках расположились пастухи ночной смены. Покуривая, они с любопытством ожидают дальнейших событий.