Гибель Урании
Шрифт:
Мэй зашла в свою спальню такой же, какой вышла из кабинета Кейз-Ола — холодной, надменной, строгой. Но как только за ней закрылась дверь, она закрыла лицо руками и застонала.
— Боже, какой он глупый!.. Неужели он не замечает, что я его действительно люблю?.. Нет, не замечает… И никогда не заметит, потому что он — страшный человек, он не верит никому. Как это обидно! Как противно!
«Не может быть! — беззвучно кричал Айт. — Это все — только игра, талантливая игра!»
Но если это и была игра, то она заходила
Медленно, вяло, словно в полусне, Мэй подошла к столику, взяла лист розовой бумаги и золотой карандашик. Села. Понурилась. Потом передернула плечами, словно ей стало холодно. Начала писать.
Услужливый объектив телепередатчика пополз вниз, приблизил листок бумаги. Буква за буквой на нем появлялись слова. Айт невольно читал их вслух:
— Про…щай…те…. Ду…маю, что… те…перь вы по…вери…те.
Упал золотой карандашик. Упала золотая голова на руки.
— Что она задумала?! — прошептал Айт.
Кейз-Ол молчал. Только глаза его заинтересованно заблестели. Это зрелище, вероятно, возбуждалоего нервы, приятно щекотало их.
Мэй подняла голову. Теперь ее глаза были страшными. Они блуждали по комнате, словно ища кого-то незримого, и вдруг впились в крошечный ножичек, который лежал на столе. Мэй схватила его и выбежала из комнаты.
— Хм, интересно… — пробормотал Кейз-Ол. — Ну, а дальше что?
Одна, вторая, третья комната. Автоматически отворялись двери и так же автоматически включались телевизионные передатчики, сопровождая Царицу красоты.
Ванная. Мэй замкнулась изнутри, трепетно огляделась и начала раздеваться.
Айт опустил глаза. Горько зашлось его сердце. То, что прошло и уже никогда не должно было вернуться, снова встало перед его глазами, оживило радость и боль. И это было страшно.
Плескала вода из кранов. Шуршал шелк одежды. Что-то тихо звякнуло. А потом негромко вскрикнула Мэй.
Она уже лежала в ванне и испуганно смотрела на левую руку, из которой упругим ручейком брызгала и сразу же расплывалась розовым пятном в воде горячая кровь.
— Что она делает?! — закричал в исступлении Айт. — Она перерезала себе вену!
Он забыл, что всего лишь несколько часов назад сам провозгласил предательнице смертный приговор.
— Что случилось, Псойс? — раздался насмешливый голос Кейз-Ола. — Я тебя не узнаю! Операция повлияла на тебя вредно. Не беспокойся, Царица красоты, пожалуй, догадывается, что за ней следят и прибегут спасать. А мы подождем, пока она одумается сама.
Проходила минута за минутой, а Мэй не шевелилась. Ее лицо сейчас было спокойным и печальным. А вода в ванной все краснела и краснела…
Еле-еле ползет стрелка хронометра на столе кабинета мистера Кейз-Ола. Сто секунд — минута… Сто секунд — вторая.
Сколько осталось их, тех секунд? Уже сбегают краски с девичьего лица, бледнеют губы. Видимо, кружится у нее голова, потому что девушка вздрогнула,
— Как глупо… — и после паузы, еле слышно: — Какой он глупый!
— Врача! Быстро! — Кейз-Ол вскочил, нажал на одну из многочисленных кнопок. — Немедленно к ней, Псойс! Скажи ей… Скажи, что я согласен взять ее в жены.
И Айт побежал. Побежал так, что Свайн, который ждал его в коридоре, ошарашено вытаращил глаза и посторонился.
Встреча с любовью
— Слушай меня, «Сын», слушай!.. Когда кончается ночь, наступает день. Несутся к тебе птицы, и первая несет тебе в правой лапе хороший подарок, чтобы захватить твой… Спеши встречать крылатых гостей, «Сын».
Несутся и несутся в эфире слабенькие электромагнитные колебания. Им трудно здесь, в пространстве над Дайлерстоуном: железо отталкивает их, бетон жадно поглощает. Но отдельные лучики взлетают все выше и выше, и на сто пятидесятом этаже самого высокого в мире небоскреба цепляются за ферритовые антенны крохотного приемника.
Их энергия очень мала. Ее не хватило бы, наверное, чтобы сдвинуть с места легкую песчинку. Однако тридцать каскадов радиостанции, сконструированной сыном профессора Лайн-Еу, могут дать такое усиление, что шуршание мушиних крылышек будет казаться грохотом реактивного двигателя. Очень малая мощность передатчика — не недостаток, а достижение конструкции: «слушатели» на пеленгаторных станциях мистера Кейз-Ола наверняка не услышат тихий шепот среди сплошных шумов, зато камердинер триллионера слышит все так, как будто профессор Лайн-Еу сидит рядом с ним.
— Слушай меня, «Сын», слушай! В мире — неспокойно… Со вчерашнего дня запрещены отпуска для офицеров и солдат. На бирже оживление. Бди, «Сынок»!
«Сын», морщинистый, скрюченный дед, стоит посреди великолепного сада перед длинным праздничным столом и молча шамкает челюстью. Его тусклые глаза смотрят равнодушно и брезгливо, неуклюжие руки висят, как у паралитика. На этом лице живут только седые лохматые брови. И каждое их движение влияет на целое стадо слуг в пестрых комбинезонах, словно знак дирижерской палочки.
Камердинер мистера Кейз-Ола руководит приготовлением к банкету.
Толстенный главный повар во главе отряда поваров и поварят священнодействует в своей временной кухне возле грузового лифта, полного раздражающими ароматами. Главный электрик с главным художником в последний раз проверяют световые эффекты, и сад на сто пятидесятом этаже небоскреба то расцветает мириадами огней, то тускнеет и проваливается в темноту. Главный поэт, ероша волосы, что-то мямлит себе под нос. Бегают в четыре ноги младшие слуги. И все боязливо посматривают на плюгавого старика в золотистом комбинезоне: господин Псойс сегодня злой, ему все не нравится.