Гибель Византии

Артищев Александр Владимирович

Мехмед, еле сдерживая нетерпение, рвался вперед. Более всего его манил храм Святой Софии, о котором он был немало наслышан. Даже издалека был виден этот рукотворный холм из темного камня, увенчанный полусферой, горячим золотом блестящей на солнце. Стараясь не сбиться на быструю рысь, Мехмед возбужденно сжимал коленями бока жеребца, пока конь беспокойно не захрапел и не начал вскидываться на дыбы. Еще один поворот — и обогнув стены Ипподрома, они оказались на площади перед церковью. Вид колоссального строения был в диковину для всех и даже разговорчивая османская знать на некоторое время попритихла. Храм подавлял своим величием,

высился над окружающей местностью и постройками, вызывая своими размерами в в людях невольное благоговение и чувство собственной ничтожности.

Мехмед жестом подозвал к себе переводчика.

— Кто и когда создал это чудо?

— Храм был выстроен византийским царем Юстинианом девять веков назад. Он является главной святыней греков…..

— Теперь он мой! — отрезал султан.

Тронув коня плетью, он вплотную подъехал к ступеням. Взгляд его упал на полуголого аккынджи, усердно дробящего булавой на куски резной барельеф ограждения. Услышав цокот копыт за спиной, воин оставил свое занятие и повернул к султану вымазанное в копоти лицо.

— Зачем ты это делаешь, раб? — задыхаясь от ярости, спросил Мехмед.

— Веры ради, господин! — радостно вскричал аккынджи и расплылся в довольной ухмылке.

Солнечный блик сверкнул и погас на блестящем клинке. Голова, глухо постукивая, запрыгала по ступеням; обезглавленное туловище рухнуло и забилось в судорогах.

— Я дал вам всё: и пленников, и сокровища! — в бешенстве кричал Мехмед, потрясая окровавленным клинком. — Вам этого мало? Хочется еще? Запомните, если дорожите своими головами: постройки и здания города принадлежат мне и только мне! Пусть глашатаи донесут это до ушей каждого дикаря. Любой, посягнувший на них будет обвинен в умышленной порче имущества султана!

Дернув коня под уздцы, он направился к храму, дорогу к которому уже успели очистить от трупов. Миновав разбитые, бессильно повисшие в петлях ворота, он въехал вовнутрь строения и быстро осмотрелся. В груди захолонуло от подступившего восторга.

Колоссальные своды уносились ввысь, подобно окаменелым звукам церковного хорала и оттуда, с немыслимой высоты, на толстых цепях свисали светильники, поражающие глаз своей затейливой формой и узорами. Бесчисленные фрески и мозаики на стенах светились яркими красками; могучие колонны врастали в землю подобно вековым дубам, неся на себе невообразимую тяжесть купола. Из множества окон струился солнечный свет и из-за встречных лучистых потоков казалось, что огромная полусфера парит в воздухе без опор, удерживаемая лишь незримо царящей в храме сверхъестественной силой.

— Велик должно быть Бог христиан! — довольно внятно вымолвил кто-то.

— Велик Аллах, который предал нам в руки капище лживого бога, — не оборачиваясь, возразил Мехмед.

Лошадь под ним пятилась и храпела, испуганно кося взглядом на лежащие вокруг мертвые тела. Одинокая ласточка металась под сводами и эхо от ее крика, многократно отраженное стенами, звучало как скорбный плач по невинно загубленным людям.

Мехмед поворотил коня и выехал из храма.

— Убрать мертвецов, вымыть полы, починить и запереть ворота, — жестко и властно заговорил он. — Выставить подле них круглосуточную стражу. Ни одна человеческая нечисть не должна проникнуть в эти стены без моего ведома.

Он помолчал и с улыбкой на лице добавил:

— Я сотворю из этого храма величайшую мечеть для всех мусульман мира! И да поможет

мне в этом Аллах!

— Аллах велик! — закивали головами придворные.

Сквозь толпу к нему пробился Саган-паша.

— Мой повелитель, я выполнил твой приказ! Мои люди разыскали царя Константина!

Мехмед долго стоял перед телом последнего из василевсов.

Константин полусидел, полулежал на груде сраженных им воинов; остекленевшие, широко раскрытые глаза с немым вопросом были устремлены в небо. Правая рука по-прежнему крепко сжимала рукоять меча, левая — была уперта в землю, как если бы мертвый император еще силился подняться на ноги. Когда-то по-мужски красивое лицо обезобразилось от скользящего удара сабли; на скуле, сквозь бурую маску запекшейся крови, сахарно блестел кончик раздробленной кости.

Мстительное чувство, как и облегчение при виде мертвого и более не опасного врага улетучилось быстро. Мехмед стиснул зубы и отвернул взгляд в сторону. Над кем ему торжествовать? Над этим неподвижным, изуродованным телом, пустой оболочкой непримиримого воителя? Разочарование больно кольнуло его. Мехмед вдруг отчетливо понял, что противник перехитрил его, ускользнул от расплаты, не дал победителю в полной мере насладиться триумфом. Он не дрогнул, не согнулся и не отступил перед силой. Грудью встретил неприятеля и до последнего вздоха защищал свой народ, свое государство. Смерть, достойная восхищения и зависти, способствующая возникновению преданий и легенд.

Мехмед еще раз взглянул на распростертое тело и еле сдерживая досаду, крикнул:

— Я не вижу царских регалий! С чего вы взяли, дурачьё, что этот мертвец и есть император?

— Его сапоги, повелитель! — подал голос Саган-паша. — Горожане, которых я самолично во множестве допрашивал, в один голос утверждали, что обувь пурпурного цвета с вышитыми на ней золотыми орлами мог носить только византийский царь и никто более.

Мехмед раздражался все сильнее. Он готов был завопить во весь голос, что их пытаются обмануть, что настоящий император бежит сейчас без оглядки на первом же попавшемся корабле, а этот человек — простой солдат, которому для отвода глаз приказали натянуть царские сапоги. Но он смолчал. Не в его интересах было творить невыгодную для себя и опасную в дальнейшем легенду.

Мехмед ограничился лишь тем, что насмешливо бросил:

— Странно, что мои доблестные и очень жадные до добычи воины не польстились на эти сапоги.

На лицах сановников засветились подобострастные ухмылки.

— Что прикажешь делать с телом убитого, повелитель? — Саган-паша чувствовал себя героем дня.

Мехмед попытался было придать своему лицу суровое выражение, но усталость и безразличие одержали верх.

— Отрубите голову, насадите на шест и пронесите по всем главным улицам в надзирание остальным, — хмуро бросил он и отвернулся в сторону.

Но не успел его конь сделать и несколько шагов, как султан резко натянул поводья и оглянулся. К телу императора уже приближался широкоплечий янычар-онбаши, растягивая губы в ухмылке. Вот он подошел вплотную, расставил ноги, наотмашь замахнулся ятаганом…..

— Останови свою руку, ничтожный! — со сверхъестественной силой загремел чей-то голос.

Окружающие вздрогнули от неожиданности и попятились; онбаши испуганно подпрыгнул и выронил оружие. И потому, как все взгляды устремились на Мехмеда, султан понял, что эти слова сорвались с его языка.