Гибель Византии

Артищев Александр Владимирович

«Вот оно, вот!» — султан всем телом подался вперед. — «Ополоумевший старик дрогнул, покачнулся, прижал руку к сердцу. Сейчас грохнется на колени и начнет вымаливать пощаду. Значит здесь запрятана его слабая струна. Ну что ж, поиграем на ней, поиграем от души».

— А в награду за твои правдивые речи, — откинувшись на спинку сидения, Мехмед с удовольствием выговаривал каждое слово, — я позволю тебе перед смертью лицезреть казнь твоих детей.

Но мегадука уже оправился от удара.

«Пусть будет так!» — шептал он себе. — «Смерть лучше позора. Пусть души отроков избегнут скверны,

чистыми вознесутся на небеса, к престолу Всевышнего».

Бормоча молитву, он смотрел остановившимися глазами, как к столу султана подтаскивали двух перепуганных подростков, как широкоплечий палач умело и точно опускал сабельный клинок на тоненькие, неокрепшие шейки, как дергались хрупкие тела, испуская из себя на землю черные при свете факелов потоки крови.

— Теперь твоя очередь! — донеся до него насмешливый голос.

Нотар не сопротивлялся, когда его схватили, вывернули назад руки и поставили на колени. До самого последнего мгновения, пока сабля не рассекла ему шейные позвонки, он горячо молился. Он молил Всевышнего обратить свой лик к земле, явить свою силу и гнев против творимых врагом злодеяний. Он молил о справедливости и возмездии….. Пустые мечты ослабших духом людей…..

Мехмед отпил вина и обвел глазами пространство давно притихшей площади. Взгляды сотрапезников пугливо уходили в сторону, страшась встретиться с горящим взором молодого владыки. Мехмед усмехнулся и перевел взгляд к небу. Там, в просвете между облаками, сонно мигали бледно-голубые звезды. Нет, он не искал среди них свое светило-покровителя. Он был чужд подобных суеверий. Но временами он чувствовал на себе устремленный из глубин Мироздания пристальный, всепроникающий взгляд Божества. В них, в этих глазах, султан видел свою мощь и силу, и до тех пор, пока он будет ощущать на себе этот взгляд, ничто не заставит его свернуть с предназначенного пути.

Мехмед очнулся от грез. К его плечу склонялся и что-то быстро шептал Саган-паша.

«А он проворен, этот лис, «- Мехмед хотя и смотрел в глаза зятю, но почти не слышал его слов. — «Еще не успел остыть труп великого визиря, как он уже метит на его место».

— Повтори! — резко бросил он.

Паша на мгновение смешался.

— Я говорил, повелитель, что никто из пленников не желает менять веру. Особенно упорствуют главы семейств. Все они занимали важные посты при дворе византийского императора. Многих из них пленили с оружием в руках.

— На что же они надеются?

— Они не признают себя твоими рабами. Они требуют свободы для себя и своих близких.

— Свободы?! — лицо Мехмеда поплыло пятнами. — Требуют?

Жажда крови, жажда убийства вновь пробудилась в нем, как в хищном звере.

— Палача сюда! — хрипло выкрикнул он.

Казнь, начавшаяся с обезглавливания Нотара и его двух сыновей, родного и приёмного, продолжалась до самого рассвета. В тот день многие знатные византийские семьи оказались вырублены под корень, а то немногое, что осталось от них, без следа растворилось в сералях султана, пашей и беев.

Джустиниани Лонг скончался на борту своей галеры. Умирал кондотьер медленно и мучительно. Но не полученная рана была тому виной — его убила собственная совесть.

Плоть вокруг простреленного места

воспалилась и набухла гноем, нога отекла и приобрела синюшный оттенок. Подобные страдания были бы непомерно велики для любого человека, но Лонг почти не замечал их. Что значила для него презренная телесная боль по сравнению с невыносимыми муками души? Стыд, горечь и злость за свое невольное предательство сводили его с ума, жгли грудь горячим ворохом угольев.

"Ты отступил! Бежал…! Ничтожество и трус!» — погребальным звоном гудели в его ушах голоса.

Стремясь заглушить их, он сжимал себе голову так, что казалось — еще немного — и стенки черепа не выдержат давления, лопнут, выплескивая измученный мозг наружу. Но голоса, голоса погибших, проходя сквозь подушки, прижатые к ушам, звучали всё настойчивее: «Мы верили тебе…. Ты предал нас, обрек на смерть и муки….. Так будь же проклят на все времена!»

Но ужаснее всего были видения. Перед кондотьером, перед его горячечным, воспаленным взором, в отблесках багровых языков огня, медленно проходили друзья по оружию, все те, от кого он столь малодушно отступился: василевс Константин, Феофил Палеолог, Кантакузин, Франциск Толедский, Каттанео, Минотто и многие, многие прочие…. Они шли нескончаемой чередой, их лица были торжественны и печальны, глаза смотрели с невыразимым упреком.

И тогда он кричал. Выл глухо и протяжно, как запертый в клетке зверь. В исступлении рвал повязки на бедре, раздирая пальцами края раны. Часто наклонялся и нетерпеливо дрожа, вбирал в себя воздух, полный тошнотворного запаха начинающегося тлена.

— Скоро, уже скоро, — в полубреду бормотал он.

Бортовой капеллан и двое насмерть перепуганных лекарей не отваживались входить в каюту. Верный слуга, трясясь от страха, поднес умирающему чашу успокоительного напитка, но тут же рухнул без чувств с пробитой головой. После этого смельчаков приблизиться к кондотьеру более не находилось.

Три долгих дня могучее тело не желало расставаться с жизнью. Три дня объятые суеверным ужасом моряки прислушивались к чудовищному богохульству и проклятиям, сотрясающим стены каюты.

Шторм на море не утихал. Пенистые валы крушили обшивку судна, подобно щепке швыряли корабль из стороны в сторону. Сломанные почти у самого основания мачты были смыты водой за борт, палубу густо устилали куски дерева, спутанные канаты и обрывки веревочных лестниц.

Отошел Джустиниани спокойно. После долгого лихорадочного забытья его лицо вдруг налилось кровью, мышцы тела стянулись в сильнейшей судороге и из лопнувшей кожи губ засочились густые красные струйки. Затем лицо быстро посерело и Лонг скончался молча, не произнеся ни слова покаяния.

Вечером того же дня утих бушевавший третьи сутки шторм. После короткого отпевания тело кондотьера, зашитое в саван, согласно морским обычаям было погребено в воде. Судовой капеллан в насквозь промокшей сутане, одной рукой держась за брусья перил, другой долго осенял крестом свинцово-серые волны и беззвучно шептал слова молитвы.

ЭПИЛОГ

В тот памятный и трагический день, 29 мая 1453 года, навсегда прекратила свое существование Византия.