Гигиена убийцы. Ртуть (сборник)
Шрифт:
Журналистка подхватила тушу за плечо и за ляжку и, крякнув от усилия, перекатила на спину. Толстяк судорожно отдувался. Прошло несколько минут, прежде чем его перекошенное от страха лицо вновь обрело человеческое выражение.
– Ну и что же такое вы вдруг поняли, чем вам загорелось поделиться со мной?
– Я хотел вам сказать, что это был крайне неприятный момент.
– И все?
– Вам этого мало?
– Как? Больше вам нечего мне сказать? Восемьдесят три года до вас доходило то, что каждый знает
– А я вот не знал. Только когда сам едва не загнулся, понял, какой это ужас, – нет, не сама смерть, о ней ведь никому из нас ничего неведомо, но расставание с жизнью. Очень, очень неприятный момент. Может быть, другие люди живут с этим знанием, а у меня его не было.
– Вы издеваетесь надо мной?
– Нет. До сегодняшнего дня умереть для меня значило умереть – и все. Ни хорошо, ни плохо – просто больше не быть. Я не сознавал разницы между этим небытием и самим моментом смерти, невыносимо жутким. Да, странное дело: смерти я по-прежнему не боюсь, но отныне меня будет бросать в холодный пот при мысли о расставании с жизнью, пусть даже это длится одно мгновение.
– Так вам теперь стыдно?
– И да и нет.
– Черт побери! Вы и вправду хотите еще попресмыкаться?
– Подождите, я вам объясню. Да, мне стыдно, что я подверг этому Леопольдину. С другой стороны, мне хочется верить или, по крайней мере, надеяться, что для нее было сделано исключение. Дело в том, что я всматривался в ее лицо во время ее короткой агонии и не заметил на нем даже тени страха.
– Вот это мне нравится: вы тешите себя иллюзиями, чтобы успокоить свою совесть.
– Плевать мне на совесть. Тут стоит вопрос иного, высшего уровня.
– Бог мой!
– Вы сами произнесли это слово: да, быть может, Бог дарует редким, исключительным существам расставание с жизнью без мук и страха, восторг счастливой смерти. Я думаю, это чудо и познала Леопольдина.
– Послушайте, ваша история и без того достаточно гнусная – вы хотите вдобавок сделать ее смешной, приплетая Бога, восторг и какие-то чудеса? Уж не думаете ли вы, что совершили некое мистическое убийство?
– Я в этом уверен.
– Вы законченный псих. Вашей больной голове невдомек, чт'o такое убийство без всякой мистики? Хотите знать, что происходит со свежим трупом сразу после смерти? Мочеиспускание, да-да, и опорожнение прямой кишки.
– Вы омерзительны. Прекратите ломать комедию, мне от вас тошно.
– Ах, вам от меня тошно? Убивать людей – это ничего, зато мысль, что ваши жертвы писают и какают, вам невыносима, да? Верно, мутная вода была в вашем озере, если, нырнув за телом кузины, вы не увидели, как всплывает содержимое ее кишечника.
– Замолчите, ради бога, сжальтесь!
– Сжалиться? Над кем? Над убийцей, который зажимает нос от естественных последствий своего преступления?
– Я клянусь вам, клянусь,
– Да ну? У Леопольдины не было мочевого пузыря и кишок?
– Были, но… все было не так, как вы говорите.
– Скажите лучше, что эта мысль вам претит.
– Да, эта мысль мне претит, но все было не так, как вы говорите.
– Вы так и будете повторять одно и то же до конца своих дней? Лучше объясните толком.
– Увы, я не могу толком объяснить мою убежденность, но я точно знаю, что все было не так, как вы говорите.
– Знаете, как называется такого рода убежденность? Самовнушением, вот как.
– Мадемуазель, так мы с вами никогда не поймем друг друга; вы позволите мне рассмотреть вопрос под другим углом?
– Вы уверены, что есть другой угол?
– Имею слабость так думать.
– Ладно, валяйте, если на то пошло.
– Мадемуазель, вы когда-нибудь любили?
– Ну, дальше ехать некуда! Это что, рубрика «Сердечная почта»?
– Нет, мадемуазель. Если бы вы любили хоть раз, вы знали бы, что это совсем другое дело. Бедная, бедная Нина, вы никогда не любили!
– Вот только не надо со мной сюсюкать! И потом, не называйте меня Ниной, мне от этого не по себе.
– Почему?
– Не знаю. Слышать свое имя в устах убийцы, вдобавок похожего на свинью, – в этом есть что-то гадкое.
– Жаль. А мне так хочется называть вас Ниной. Чего вы боитесь, Нина?
– Ничего я не боюсь. Вы мне просто противны. И не называйте меня Ниной.
– Как жаль. Мне просто необходимо называть вас по имени.
– Почему?
– Бедняжечка вы моя – взрослая, тертая, а в некоторых вопросах – сущее дитя новорожденное. Вы не знаете, что это значит, когда хочется называть кого-то по имени? Думаете, весь род человеческий вызывает у меня такое желание? Нет, детка. Если чье-то имя просится на язык из глубины души, значит этого человека любишь.
– ?..
– Да, Нина. Я люблю вас, Нина.
– Может, хватит пороть чепуху?
– Это правда, Нина. Во мне шевельнулось предчувствие некоторое время назад, потом я решил было, что ошибся, но нет, я не ошибся. Это я и хотел вам сказать, когда умирал. Наверно, я не смогу больше жить без вас, Нина. Я вас люблю.
– Очнитесь, не сходите с ума.
– Я никогда не был так разумен.
– Вам это не к лицу.
– Не важно. Каков я – это больше не имеет значения, я весь ваш.
– Перестаньте блажить, господин Тах. Вы меня вовсе не любите, и я это знаю. Во мне нет ничего, что могло бы вам понравиться.
– Я тоже так думал, Нина, но моя любовь выше всего этого.
– Ради бога, не говорите, что вы полюбили меня за мою душу, а то я зарыдаю от смеха.
– Нет, моя любовь еще выше.
– Что-то вы вдруг так высоко воспарили.