Гиллеспи и я
Шрифт:
В довершение трагедии, когда Сибил немного оправилась от болезни, ее на неопределенный срок перевели в женское отделение Королевского приюта для умалишенных. После такой чудовищной выходки даже Нед не мог отрицать очевидного: бедняжка окончательно повредилась умом.
Когда случается нечто ужасное, людям свойственно рассуждать «что было бы, если…». Если бы Энни не отвела Сибил в дом напротив. Если бы Элспет не решила почистить лампы именно в тот день. Если бы она внимательнее присматривала за внучкой. Если бы девочке с ранних лет не потакали все подряд — и так далее и тому подобное. От этих мыслей мало
15
К счастью, на сей раз трагедия семьи Гиллеспи прошла почти незамеченной для публики: во всей Шотландии только и говорили, что о предстоящем суде над арранским убийцей. В прессе появились лишь несколько заметок, приписывавших травмы Сибил несчастному случаю. Через несколько недель, когда ожоги почти зажили, девочку перевезли в женское отделение приюта для умалишенных — тайно, среди ночи, чтобы не привлекать внимания зевак. Насколько мне известно, о переводе девочки в приют газеты сообщили лишь несколько месяцев спустя, во время судебного процесса.
Оказавшись в приюте, Сибил вскоре снова принялась голодать; несмотря на все ухищрения, санитарки практически не могли уговорить ее поесть. Вдобавок она стала чрезмерно восприимчива к внешним раздражителям: морщилась от звука голоса; затыкала уши от стука упавшей чашки; в истерике закатывала глаза, если на лицо падал солнечный луч. Любые сильные переживания выводили девочку из равновесия на долгие часы. Даже перед встречей с родителями она впадала в тревожное состояние, а после их визита становилась почти невменяемой, и врачи были вынуждены ограничить посещения. Неду и Энни разрешили проведывать Сибил не чаще одного раза в две недели и не дольше чем на полчаса.
Всем остальным временно запретили навещать больную. Подозреваю, Элспет только вздохнула с облегчением. Хотя она ни разу не обмолвилась, что чувствует вину за нынешнее состояние внучки, думаю, в глубине души ее мучила совесть. Бедная женщина! Представляю, как ей пришлось несладко. Наверняка у нее от ужаса сосало под ложечкой, сердце раздирала боль, руки дрожали, и беспрерывно тошнило.
Для Неда и Энни расставание с Сибил — так скоро после потери младшей дочери — оказалось сокрушительным ударом. По-моему, я и сама тогда погрузилась в меланхолию. Обычно картины прошлого предстают передо мной в красках, но те несколько недель почти начисто стерлись из моей памяти. Безусловно, беда близких друзей — исчезновение Роуз и жуткая попытка самоубийства Сибил — не могла не отразиться на моем душевном равновесии.
Первое событие той осени, которое я помню ясно, случилось в середине ноября. Накануне Гиллеспи побывали в приюте, и я зашла к ним справиться о здоровье Сибил. В то утро я бегала за покупками для Мерлинсфилда и, не желая идти на Стэнли-стрит с пустыми руками, прихватила яблочный пирог из булочной.
Вход в дом номер одиннадцать теперь закрывали на ключ, как раньше: опасаясь
На последнем этаже было тихо. Я осторожно постучала. Как ни удивительно, мне тут же открыл Нед — хотя обычно он никогда не подходил к двери. Его вид поразил меня и, пожалуй, даже испугал: впалые щеки покрывала щетина, волосы торчали во все стороны, а под глазами залегли глубокие морщины.
— О… — Перегнувшись через перила, Нед заглянул вниз. — Я думал, это…
— Прошу прощения. Вы кого-то ждете?
— Да нет, просто… — Он вернулся на порог. — Энни нет дома.
— Какая жалость. Я принесла яблочный пирог. Ах да, и на дне саквояжа ваш табак — миссис Колтроп передала. Сейчас я его достану, только…
Я не решалась поставить пакеты на пол: судя по всему, на лестничной площадке давно не подметали. Нед не проявил к угощению никакого интереса, и я засомневалась, действительно ли он так уж любит пироги с яблоками. Хотя, скорее всего, у него не было аппетита. Нед всегда был вежлив до крайности, но сейчас — видимо, из-за пережитых за последние месяцы потрясений — даже не предложил взять у меня блюдо, а просто вошел в квартиру со словами:
— Если хотите, поставьте его на… — Махнув рукой в сторону кухни, он побрел по коридору. Я поставила пирог в буфет и пошла искать Неда. Он стоял в гостиной у камина и, завидев меня, протянул трубку.
— Вы э-э… принесли?..
— Ах да, конечно.
Я поставила покупки и достала из саквояжа табак. Нед молча положил жгут на каминную полку и принялся нарезать. Я оглядела гостиную. Хотя семью давно уже не донимали газетчики, занавески с внешней стороны дома оставались наполовину задернутыми, что придавало комнате траурный вид. Окна были по-прежнему закреплены гвоздями, и в квартире стоял затхлый дух непроветренного белья и еще чего-то кислого, вроде прогорклого бекона.
— А где Энни? — спросила я.
— Уехала на несколько дней, в Абердин. Там как будто видели Роуз, и Энни хочет выяснить подробности.
— Надо же! Надеюсь, она поехала не напрасно.
Я опустила глаза: среди моих пакетов, завернутая в плотную коричневую бумагу, стояла самшитовая клетка, которую я купила утром в японской сувенирной лавке на Сакихолл-стрит. Мне хотелось развеселить Неда, и я, разорвав обертку, поставила клетку на стол.
— Смотрите — это из японской лавки. Правда, прелестная вещица?
— Что это? — Нед взглянул на часы.
— Та самая клетка — помните, мы вместе видели?
— Не знал, что вы держите птиц, Гарриет.
— Не держу, но собираюсь купить. Я хочу поставить клетку в мастерской в Мерлинсфилде — я ведь там бываю время от времени. — На миг я умолкла, но Нед не отвечал. — Правда, это чудесно — писать картины под щебетание птичек?
— Пожалуй, мне бы они мешали.
— Ну, тогда не работать, а любоваться закатом, летом или весной. Какую бы птичку выбрать, как вы считаете?
— Я не разбираюсь в птицах. Зеленушку?