Гимн крови
Шрифт:
— Почему ты так его любишь? — спросил я.
— Кого, Родриго? — спросил он. Высоко вздернул бровь. — Я его ненавижу, уверяю тебя.
— Нет, святого Диего, — сказал я.
— Ах, — смешок, — я говорил тебе. Я ходил в собор. Кроме того, когда Лючия сказала, что он был возведен в святые, я стал молить его о чуде.
Внезапно его глаза стали круглыми.
— О Господи! — сказал он.
— Что такое? — спросил я. — Что-то явилось сюрпризом для циника всех времен?
— Разве ты не понимаешь? — он был поражен. — Святой Диего ответил на мою молитву. Вы и
Глава 26
Родриго не был неряхой. Вестибюль выглядел чистым, ни одной смятой бумажки на поверхности стола или внутри него.
И все же, отель казался жутковатым заброшенным местом из-за того, что был отрезан от своего назначения и цели.
Гигантская кухня, машины, работавшие на полную мощность, чистые столы, если не считать свежих подносов, загроможденных прелестной фарфоровой посудой, остатками омаров, стаканами недопитого молока, рыбьими костями и прочим.
Безлюдье.
— Понимаете, что это значит? — спросил Оберон, разглядывая тарелки. — Это еда Талтосов, все белое. Скорее всего, они здесь были.
Он позабыл об апатии, проявляя признаки слабого воодушевления.
Я изучил кладовку, пакеты с сухим молоком; некоторые оказались открытыми, гранулы просыпались на пол, следы ног, банки со сгущенкой, стопка пустой тары.
— Можешь объяснить мне это? — спросил я.
Некоторое время он глазел на содержимое кладовки, потом потряс головой.
— Не могу, — сказал он. — Разве что кто-нибудь из них приходил сюда ночью, чтобы поесть украдкой. Но такое возможно. Лишишь Талтоса еды ради молока, и он отправится на его поиски. Но давайте поднимемся наверх, мои сестры там! Я знаю.
— Погоди, — сказала Мона, ее глаза покраснели, а голос все еще дрожал. — Это ничего не доказывает.
Большая центральная лестница вела на промежуточный этаж и в просторные комнаты, в которых когда-то располагалась библиотека. Множество лэптопов, большие компьютерные станции, стены книг, карты, глобусы, телевизоры, огромные окна, выглядывавшие на море. Кругом пыль или, быть может, песок? Откуда-то сверху оглушительно гремела музыка. Место выглядело нетронутым и покинутым.
— Здесь был рай, — сказал Оберон. — Вы и представить себе не можете минуты чистейшего блаженства, которые мне довелось испытать в этих комнатах. "Святые да хранят нас". Терпеть не могу эту мелодию. Может, нам разбить музыкальный центр, чтобы она заглохла?
— Плохая идея, — сказал Квинн.
Оберон обеими руками схватил ружье, и собрал воедино всю свою питаемую презрением волю. Его можно было бы назвать воплощением мстительности. Но музыка тревожила его, как стая москитов. Он снова и снова вздрагивал.
— В первую очередь я разнесу акустическую систему, — сказал он.
И снова мы поднимались по устланным ковром ступеням. Прощупывали пространство в поисках людей. Я уловил запах одного из них.
Номер был тупиковым центральным помещением, его двери были широко распахнуты и выходили на широкую лестничную площадку с железными перилами, оттуда был виден вестибюль. Сам император восседал на огромной
Толстый бежевый ковер, небрежно расставленные стулья, лампы. Двери, открытые в другие комнаты.
Он разъединился, едва мы вошли.
— Оберон, сын мой, я не ждал тебя, — сказал он музыкальным голосом с почти неуловимым испанским акцентом, неторопливо подтянул к груди колено, радушно улыбнулся, заскользил по нам дружелюбным взглядом, наманикюренные ногти на его ногах блеснули. Его обращение отличалось необычайной приветливостью.
— И кто это к нам пожаловал? Вечеринка еще не закончилась. Но первым делом нам следует представиться?
Он поднял маленькую черную штуковину и поток мурлыкающей танцевальной музыки иссяк. Вновь ожил бриз, зашуршав за высокими стенами, обращенными к Карибскому морю.
— О, Родриго, как же я тебе признателен, — вздохнул Оберон. — Я повсюду искал источник этой чертовски манерной музыки.
— Ах вот почему мы сейчас размахиваем ружьем, — мило сказал Родриго. — И где моя мама, ты не привел ее с собой? Мне ни до кого не добраться на этом острове. Надо мной издеваются. Пожалуйста, гости мои! Присаживайтесь! Вы можете взять себе в баре все, что пожелаете. Миравелль! — внезапно закричал он. — У меня гости! Откуда же вы прибыли? Это величайшая редкость, чтобы к моему доку была привязана лодка. Но вы как никто желанны. Мы живем здесь весьма уединенно, как видите, не могу предложить вам остаться…
— Вы можете не беспокоиться на этот счет, — сказал я. — Скоро мы отправляемся назад. Просто хотели повидаться с Миравелль и Лоркин.
— Что вы говорите? — скептически отозвался он. — Миравелль! — позвал он снова, теперь уже коротко и резко.
В этот раз вышло успешно.
Она вошла слева, и была, без сомнения, истинно чистопородным экземпляром, ростом шести с половиной футов, с желтыми волосами, овальным лицом, по-детски свежей, как у Оберона, кожей, в простом черном льняном платье без рукавов, в сандалиях, голубоглазая, и, увидев Оберона, она завизжала и бросилась к нему в объятия. Он едва успел отвести ружье, чтобы прижать ее к себе.
Он потерял всю свою выдержку, когда обнимал и всюду целовал ее. Он отбросил с ее лица волосы и неожиданно начал всхлипывать между поцелуями.
— Вот, что ты хотел, хватит! — заметил Родриго с кровати. Он повелительно хлопнул в ладоши. — Вы слышите меня, вы оба? Я сказал — хватит! Оберон, ты слышал, что я сказал?
Но эти двое отдались ласкам и переговаривались на каком-то иноземном языке, который будто бы состоял из пронзительных слов со свистящими звуками и который никто из нас не понимал. Квинн выглядел шокированным, Мона же ничуть не удивлялась. Это было зрелище.