Гимн Лейбовичу (Страсти по Лейбовицу)
Шрифт:
— Да, конечно.
— Это опасно. Я имею в виду, если зрители заметят, что ты не кукла… — Она отвернулась.
— И что тогда?
— Тогда они начнут хохотать, и своим смехом сгонят тебя со сцены.
Такая мысль не приходила ему в голову, но она подтверждала все его недобрые предчувствия.
— Больше я ничего не скажу, Торни. Это все, о чем я беспокоилась. Мне безразлично, хорошо ты сыграешь роль или плохо, лишь бы люди не заметили, кто ты и что ты. Я не хочу, чтобы тебя подняли на смех. Ты и так уже достаточно
Он покачал головой. Этого не могло быть.
— Другие актеры тоже играют с роботами, — запротестовал он. — На небольших сценах, но все-таки…
— Ты хоть раз видел подобную постановку?
— Нет.
— А я видела. Публика заранее знает, какие роли играют люди, поэтому им это не кажется ни странным, ни смешным. Послушай меня, Торни… играй хорошо, но не пытайся сыграть лучше, чем это делает кукла.
Он ощутил прежнюю горечь. И это все, о чем она беспокоится? Она надеется, что он станет подражать куклам, машинам, и не более того?
Она увидела, что он огорчился, и снова взяла его за руку.
— Торни, не сердись на меня за то, что я говорю это тебе. Я хотела бы, чтобы ты понял что здесь нужно, а что нет. Я надеюсь, что ты разберешься. Где-то внутри ты боишься, что они примут тебя не за того, кто ты есть на самом деле, а это делает твою игру не такой, как у кукол. Ты бы лучше боялся того, что тебя могут узнать, Торни.
Он смотрел в ее глаза и помалу осознавал, что она еще оставалась той самой женщиной, которую он знал и любил. Она хотела уберечь его от провала, но почему?
— Мела…
— Да?
— Боюсь, у меня ничего не получится.
Почти гневно она тряхнула головой.
— Торни, ты живешь в прошлом, а я нет. Может быть, то, что происходит сейчас, мне тоже не очень нравится, но я живу здесь, в этом времени. Я не смогу вернуть прошлое, даже если захочу. Впрочем, и десять лет назад мы жили не в своем времени. Мы жили в магически-мифическом чудесном будущем. Мы жили радужными мечтами, но будущее оказалось другим. Я не хочу жить в воздушном замке. Я хочу душевного спокойствия, пусть даже за него приходится платить.
— Как глупо, что мы встретились именно сегодня, — тихо сказал он.
— Ах, Торни, я имела в виду не то, что ты подумал. Я не стала бы так говорить, если бы эти мечты и планы ничего для меня не значили.
— Я хотел бы, чтобы ты была со мной там, — сказал он с усилием. — Без кукол и без «маэстро». Я знаю, как бы тогда было.
— Прекрати, Торни! Пожалуйста! — Она повернулась, чтобы уйти. — Мы увидимся после спектакля. Но я не хочу, чтобы ты так говорил.
— По-другому я не умею.
— Хорошо. Пока, Торни. Удачи тебе.
Первый акт полностью провалился. Фириа, Ферн и Рик совещались, сидя в плотном сигаретном дыму. Торнье слышал возбужденные голоса, но не мог понять ни слова. Жадэ позвала рабочего сцены, поговорила с
— Жадэ… — Он расстроенно посмотрел на нее, пытаясь найти слова и объясниться, но так и не нашел. Она это заметила и махнула рукой.
— Мы подробно разобрали первый акт, — сказала она. — Рик, вы лучше сможете это объяснить.
— Это была не твоя вина, Торни. — Рик Томас невесело улыбнулся. — Или ты этого не заметил.
— Что ты хочешь сказать? — недоверчиво спросил Торнье.
— Возьмем, к примеру, пятую сцену, — вмешалась Жадэ.
— Допустим, в актерском составе были бы одни люди. Как бы ты отреагировал в перерыве?
Торнье закрыл глаза и мысленно прокрутил сцену.
— Вероятно, я бы рассердился, — медленно ответил он.
— Я упрекнул бы Коврина за то, что он едва давал мне говорить. И Аксинию, за то, что смазала эффект моего ухода со сцены. — Грустно улыбаясь, он добавил: — В качестве собственного оправдания. Но кукол я ни в чем не могу упрекнуть. Украсть у актера сцену может только актер, но не куклы.
— Ошибаешься, дорогой, — возразил техник. — Еще как могут. И твое наблюдение совершенно верно.
— Что?!
— Да. Ты испортил первые две сцены, и публика на это отреагировала. «Маэстро» же реагирует на реакцию публики, изменяя свою установку другим актерам, то есть куклам. Он видит всю сцену как единое целое, включая и тебя. Для него ты — та же марионетка, без личных характеристик, обусловленных пленкой, вроде куклы Пелтье, которую мы использовали на репетиции. Он посылает тебе сигналы, обусловленные только сценарием, без личностной интерпретации. Если бы не было публики, все это не имело бы никакого значения. Но поскольку он воспринимает и реакцию публики, то начинает выравнивать игру, исправлять. А так как на тебя он не может воздействовать, то делает это с куклами.
— Этого я не понимаю, — сказал Торнье.
— Короче, Торни, первые две сцены были плохими. Публике ты не понравился. «Маэстро» попытался это исправить и переключился на других персонажей, чтобы с помощью других актеров улучшить эффект от твоей игры.
— Моей? Разве это возможно?
— Все очень просто, Торни, — сказала Жадэ. — Когда Марка говорит: «Я его ненавижу. Он зверь», она может это выразить так, словно чувствует это на самом деле. Но она может сказать и так, что ненависть покажется зрителю лишь мимолетной вспышкой гнева. Это влияет на то, каким публика воспринимает тебя. Другие актеры влияют на восприятие твоей роли. Вспомни, как это было в старом театре. Здесь то же самое.