Гимназистка. Под тенью белой лисы

Вонсович Бронислава Антоновна

— Сходите, — разрешила я. — Но разве на рынок ходят не утром? Чтобы купить свежее?

— Так оно и сейчас свежее. Мороз же. Чему портиться? А стоит дешевле.

— То, что осталось. Фаина Алексеевна ограничивает в деньгах на расходы? — я делала вид, что не понимаю, куда она так срочно собралась.

— Фаина Алексеевна не любит расточительность. Она щедрая, но против лишних трат. А зачем переплачивать, если вечером можно то же самое купить в два раза дешевле? — затараторила Полина. — Так я могу сходить?

— Разумеется,

я ведь уже разрешила. Кстати, когда у вас выходной?

— Боги, Елизавета Дмитриевна, да зачем мне выходной? — всплеснула она руками. — Как же вы одна-то? Разве можно?

Её нарочитое стремление угодить вызывало лишь глухое раздражение и желание завести артефакт для проверки еды на посторонние примеси. Или хотя бы выучить плетение. Кажется, я такое видела в учебнике для военных, в разделе бытовых. А ещё там был интересный раздел по допросу. Раньше мне казалось, что он никогда не пригодится, но сейчас я начинаю в этом сомневаться.

— Тогда я прямо сейчас и пойду? — воодушевилась Полина. — Чтобы быстренько туда-обратно и ужин вам вовремя приготовить.

— Да идите уже, — уже раздражённо ответила я.

Служанка, словно только и ждала, когда я начну на неё злиться, выскочила сразу, а буквально через минуту хлопнула входная дверь.

— Докладать побежала, — заметил проявившийся Мефодий Всеславович.

— Да что она нового скажет? Такого, чего бы Рысьина не знала или о чём бы она не догадывалась. Понятно же, что Николай сообщит о том, что ему пока не отказали.

— Но и предложение не приняли.

— Не приняли, — согласилась я. — Эх, нужно было сразу в газету объявление о помолвке подавать, тогда бы бабушка не отвертелась. Важно сообщила бы всем интересующимся, что именно это и планировала.

— Так не взяли бы объявление без её подтверждения, — удивлённо ответил Мефодий Всеславович. — Все клановые объявления с подтверждением от глав кланов идут.

— Со всех сторон обложили! — в сердцах сказала я. — С таким трудом сюда добралась, так теперь ещё и удержаться надо. Смотреть, чтобы не подлили чего.

— Я присмотрю, — предложил Мефодий Всеславович. — Токмо не станут Рысьины сейчас подливать. Вам же через охрану проходить, а там заметят, ежели что не так, и не пропустят.

— Если им не заплатят, чтобы глаза закрыли.

— Это ж скоко заплатить нужно? Ежели узнают, такого мага на работу никто не возьмёт более, — запротестовал Мефодий Всеславович. — Да и не одному тогда давать надоть, а всей смене. Нет, Елизавета Дмитриевна, ежели вам чего и подольют, то только снаружи. А Полина эта так-то аккуратная, да и готовит хорошо. А чтобы не сделала пакости, на то я есть.

Уверенность домового немного обнадёживала, а то я пока не могла решить: выставить ли Полину или оставить. Новую прислугу и перекупить могут, а эта — уже известное зло…

Возвращалась в лабораторию я с некоторой опаской. Мало ли,

вдруг Филипп Георгиевич отправил меня подальше, чтобы не было свидетеля того, как он расправляется с оскорбителем? Конечно, он выглядел спокойным, когда меня отправлял на обед, но я-то помню, как он взбесился в конце разговора с аспирантом.

Дверь я открывала осторожно, но она всё-таки предательски скрипнула, и когда я заглянула, Соколов уже выжидающе смотрел, стоя рядом со входом. Был он один, заведующего и след простыл. Если судить по отсутствию пальто на вешалке, то Филипп Георгиевич отправился на обед.

— Елизавета Дмитриевна! — воодушевлённо сказал аспирант, помогая мне снять тулупчик.

Тот самый, Оленькин, на волчьем меху. Рысьина мне среди прочих вещей презентовала премиленькую шубку, но тулупчик был куда символичней. Жалко, что коврик так и остался в Ильинске, а то бы я и на нём с удовольствием попрыгала.

— Как я рад, что это вы, а не кто-нибудь из этих замшелых старикашек. Не лаборатория, а паноптикум какой-то, — продолжал радоваться моему появлению Соколов, не забыв при этом презрительно фыркнуть при упоминании старших коллег.

— Зачем же вы пошли в этот паноптикум?

Соколов ненадолго смутился, нашёлся почти сразу:

— Так должен же кто-то двигать науку? Целительская артефакторика — необычайно перспективное направление, открывающее массу возможностей, которые профукивают древние старцы, не готовые к новым веяниям.

Но воодушевление было наигранным. Наверное, попал он сюда по той же причине, что и я, — где место было, туда и взяли. Говорить я это, разумеется, не стала, тем более, в чём-то он был прав: артефакторика действительно перспективное направление.

— Филипп Георгиевич вас простил?

— Меня простил? — оскорблённо переспросил Соколов. — Это мне надо было его прощать.

— Оскорбили его вы, — заметила я.

— Я его не оскорбил. А вот он… Он вполне мог бы оформить для меня допуск на пролёт.

— Разве это возможно? — невольно удивилась я. — Я была уверена, что запрет для всех.

— Как же, для всех. — Соколов несколько раз взмахнул руками, словно разминаясь перед полётом. — Уткин прекрасно пролетает туда и обратно ежедневно. Ещё бы, он глава университетской бухгалтерии, а я всего лишь аспирант.

— А не холодно Уткину? — уточнила я, поражённая такими сведениями в самое сердце. — Зима же.

— Разумеется, холодно. Он, когда по дороге задумывается, всегда на юг отклоняется, — мрачно подтвердил Соколов. — Потому что зима и потому что Уткин, что с него взять? У него инстинкты на первом месте в подкорке записаны, ничем не выбьешь. А того, у кого голос разума забивает инстинкты, дискриминируют. Хотя, казалось бы, летать должны запрещать Уткину: сегодня он долетит до университета, а завтра захватит мешочек в клюв — и на юга, прожигать жизнь.