Гимназистка. Под тенью белой лисы

Вонсович Бронислава Антоновна

— Я не буду жалеть. — Она крутанулась от меня к родственнику, но не изящным танцевальным пируэтом, а дёрганным неловким движением, чуть не снеся высокий табурет. — Филипп Георгиевич, как вы не понимаете, это и в ваших интересах, поставить зарвавшуюся нахалку на место. На то место, где она должна быть.

— Насколько мне помнится, вчера Елизавета Дмитриевна испрашивала помощи в заключении помолвки с поручиком Хомяковым, — спокойно ответил Тимофеев.

— Это было вчера! — зло выпалила Соболева. — И это было лишь отвлекающим манёвром от основной цели. — Она опять повернулась

ко мне. — Михаил Александрович вам не по зубам, милочка.

— Вы бы лучше замолвили слово за нас с Николаем Петровичем, — заметила я. — И перестали меня ревновать к тому, чего нет.

— Вот именно, — поддержал меня Тимофеев. — Соня, ты ведёшь себя неосмотрительно, заставляешь сомневаться в своей воспитанности, даёшь повод для сплетен.

— Я даю повод? — взвилась она, и вместе с ней взвились ленты и подпрыгнули кружева. — Моим манерам и образованию можно только позавидовать! Фаина Алексеевна нынче же будет поставлена в известность о вашем скандальном поведении. Я прямо сейчас к ней отправлюсь, Елизавета Дмитриевна. Она найдёт на вас укорот. Портить отношения с Соболевыми — себе дороже!

Тимофеев поморщился, но сказать ничего не успел, поскольку София Данииловна сжала кулаки, вздёрнула голову и выскочила из лаборатории столь же стремительно, как в неё заскочила. Прощаться она не стала.

— А можно ей как-то внушить не трогать княгиню Рысьину? — на всякий случай уточнила я. — Боюсь, что София Данииловна подарит моей родственнице совершенно ненужную пищу для размышлений.

О том, что эта пища уже подарена вчерашними газетами, я упоминать не стала, поскольку визит Соболевой лишь укрепит мою бабушку в мысли, что я могу подвинуть нынешнюю невесту и занять место рядом с цесаревичем. В то время как у меня все мысли были лишь о том, как бы не умереть в ближайшее время.

— Вряд ли Фаина Алексеевна примет всерьёз слова расстроенной девочки, — заметил Тимофеев. Правда, несколько неуверенно. — И Соня, скорее всего, остынет по дороге и не дойдёт до вашей бабушки, Елизавета Дмитриевна.

— Хотелось бы в это верить, — проворчала я. — А то Фаина Алексеевна спит и видит, как бы меня пристроить замуж повыгодней. Я не затем сбежала из Ильинска, чтобы выйти замуж в Царсколевске.

— А вы сбежали? — удивился Тимофеев. — Фаина Алексеевна говорила, что это часть воспитательного процесса, проверка ваших способностей к самостоятельным действиям.

— А вы бы на её месте сказали, что совсем не контролируете внутриклановые дела? — усмехнулась я.

— Я, слава богам, не на её месте, а на своём. Мне, знаете ли, Елизавета Дмитриевна довольно проблем с лабораторией. Один Соколов чего стоит… Ох, я же вас не предупредил, вскоре должны подойти снять показания.

И Тимофеев разразился длинной речью, обвиняющей аспиранта во всех лабораторных проблемах: прошлых, настоящих и грядущих. Грядущих, судя по всему, ожидалось весьма и весьма много.

Глава 23

Владимир Викентьевич появился к обеду. Я как раз вернулась домой и Полина споро накрывала на стол, пытаясь вызвать меня на разговор, когда раздался звонок в дверь. Целитель

пришёл один, Фаина Алексеевна меня своим посещением не удостоила. Не думаю, что её не интересовала намечавшаяся беседа, но княгиня наверняка полагала, что при ней я не буду столь открыта, как без неё, а Звягинцев непременно всё расскажет, как он это делал раньше. Всё или почти всё… Я очень надеялась на «почти», потому что сегодня мне придётся очень многое открыть Владимиру Викентьевичу.

При виде целителя, неуверенно застывшего на пороге гостиной, почему-то вспомнилось мирное время, что я прожила в его доме, на глаза сами по себе навернулись слёзы и я бросилась на шею гостю, хотя вид у него был не располагающий к нежностям: наверняка собирался высказать то, что думал о моём побеге.

— Ох, Елизавета Дмитриевна, что вы? — ошарашенно выдохнул он, тем не менее тоже меня обнимая. — Будет вам, всё уже благополучно завершилось.

Я же никак не могла остановиться. Из меня словно вытащили стержень, позволяющий держаться, и слёзы полились бурным потоком. Пусть целитель не был для меня опорой, но сейчас казался именно ею, тем более что отталкивать он не стал, напротив: что-то успокаивающе забормотал и даже по голове погладил, словно я была маленькой девочкой, нуждающейся в утешении. Наконец я пришла в себя в достаточной степени, чтобы перестать реветь, в последний раз шмыгнула носом и вытерла слёзы.

— Простите меня, Владимир Викентьевич. У вас наверняка были из-за меня неприятности.

— Да какие неприятности, Елизавета Дмитриевна? — он успокаивающе поцеловал меня в лоб. — Переволновался я за вас, конечно, это да. Вы же даже деньги не взяли, хотя прекрасно знали, где они лежат.

Только тут я спохватилась и поставила полог от прослушивания, иначе разговор до самого последнего слова станет достоянием княгини: если не расскажет целитель, то Полина точно донесёт. Я её не видела, но чувствовала, что она стоит у приоткрытой двери и жадно ловит каждое слово.

— Не могла же я вас ограбить?

— Полноте, Елизавета Дмитриевна, я же вам сам предлагал, — укоризненно напомнил Звягинцев. — Не прямо, конечно, чтобы в случае чего иметь возможность манёвра перед Фаиной Алексеевной.

— А так вам и маневрировать не пришлось.

Целитель в ответ лишь улыбнулся, но как-то так, что даже сомнений не осталось: пришлось, ещё как пришлось, чтобы Фаина Алексеевна не узнала лишнего.

— Владимир Викентьевич, да что же вы стоите? — спохватилась я. — Садитесь же. Пообедаете со мной?

— Да боги с вами, Елизавета Дмитриевна, какой обед? Вы же меня не для этого вызвали из Ильинска?

— Может, я по вам соскучилась? Вы для меня столько сделали, Владимир Викентьевич, что я этого никогда не забуду.

— Я тоже к вам привязался, Елизавета Дмитриевна, — неожиданно серьёзно ответил целитель. — Но лучше, чтобы это осталось между нами. Наши слабости делают нас очень уязвимыми, знаете ли.

— Мы не будем сообщать это Рысьиным, — предложила я. — А знать, что есть кто-то, готовый тебя поддержать, — это бесценно. И это знание не ослабляет, а делает сильнее.