Гимназисты
Шрифт:
– А теперь, позвольте узнать, что мы делаем?
– А теперь вы только скользите по поверхности жизни.
– Как водяные пауки, – вставила Зина.
– Понимаю, – ответил Корнев и, повернувшись к Мане, сказал: – Во всяком случае, вы замечательно оригинальная… И что-то мне напоминаете… я никак не могу выразить… Вы видали картины Рубенса, Рембрандта… Я одинаково не видал ни одной картины ни того, ни другого, но это все равно… А вот это «кар» я уж окончательно не знаю, чему приписать.
– Вороне же, –
– Да ведь оказалось, что ворона так же похожа на Марью Николаевну, как я на мать… Так, если не ошибаюсь? Я скорее бы сравнил вот… есть такой инструмент… я его тоже никогда не видал… Я, кажется, начинаю совсем уж чушь нести…
Степан поднес Корневу блюдо с пирожным.
– Благодарю покорно… Дай бог вам и вашим деткам много лет здравствовать.
Корнев вскочил и раскланялся перед Степаном.
– И вам, сударь, дай бог… милостивую хозяйку, так чтоб, как наши барышни, красавица была, да деток кучу.
– Мой друг, это… это… благодарю… Позвольте мне с вами облобызаться?!
Корнев вытер салфеткою рот и торжественно расцеловался со Степаном.
Степан принял это за чистую монету и, довольный, удовлетворенный, понес блюдо дальше. Лицо Степана было так серьезно и торжественно, что было неловко и смеяться. Все наклонили головы, чтоб спрятать свои улыбки.
– А ведь наступят когда-нибудь такие отношения, – заговорил Карташев.
– В раю такой Степан, может быть, выше нас с тобой, мой друг, займет место, – убежденно произнесла Аглаида Васильевна.
– На этом основании нельзя ли ему предложить маленький уголок за этим столом? – сказал Корнев.
– Здесь нельзя, – твердо ответила Аглаида Васильевна.
– Маленькая как будто непрямолинейность… Я вспомнил надпись в капелле.
– Вы, конечно, знаете, откуда эта надпись? Ну, там же: «Рабы, повинуйтеся господам своим».
– Рабов уже нет, теперешний раб имеет в кармане деньги и завтра сам будет иметь рабов.
– И будет…
– Чему же в таком случае повиноваться? – огрызнулся Карташев. – Капиталу?
– И рад… Выберите лучше другую тему…
– Отчего же? и эта интересна, – настаивал сын.
Из-за стола встали.
– Интересная, но не для меня.
Карташев продолжал упорствовать.
– Тёма, а если я не хочу? – уже сухо спросила Аглаида Васильевна.
Карташев насмешливо поклонился.
– Позвольте, я его выведу, – предложил Корнев, заминая надвигающуюся размолвку. – Зинаида Николаевна, сыграйте нам марш.
И под звуки марша Корнев увел упиравшегося Карташева.
– Ну, иди… – ласково не то понуждал, не то уговаривал он приятеля.
Пройдя несколько комнат, Корнев воскликнул: «О господи! я лопну, так наелся», – и с размаху упал в кресло.
Вошел Сережа и, стоя у двери, смотрел на брата и Корнева.
– Что вы, молодой человек,
– Я не конфужусь.
– Вы вот берите пример с этого нахала… Право.
Корнев показал на Карташева. Карташев, снова повеселевший, проговорил: «Бери пример!» – подпрыгнул и упал на диван.
– Вот так? – спросил Корнев, падая на другой диван.
Он поднялся, посмотрел на Карташева и, весело рассмеявшись, опять откинулся на спину и заболтал ногами.
– Очень мило! – произнесла Маня, заглядывая и скрываясь.
– Mille pardons… [6]
– Я буду спать… – сказал Карташев.
– Неужели будешь? – живо спросил Корнев.
Карташев не ответил.
– А я чем хуже?
Корнев повернулся на бок и закрыл глаза. Через несколько минут оба уже спали.
– Спят, – осторожно заглянула Маня. За ней заглянули Наташа и Сережа…
6
Тысяча извинений… (фр.)
– Спят, – прошептала Наташа, входя на цыпочках на террасу.
– Надо ставни закрыть, – сказала Аглаида Васильевна. – Сережа, позови Степана… Очень симпатичный Корнев и деликатный, не смотря на кажущуюся резкость.
– Он деликатный, – согласилась Зина, – это в городе, в компании Рыльского, Долбы…
– Он всегда был деликатный, – горячо вступилась Наташа. – Он замечательно отзывчивый, остроумный…
Зина улыбнулась и закрылась книгой.
– Пожалуйста, не думай… я вовсе в него не влюблена.
– Я вовсе ничего не думала…
– Дети, – остановила Аглаида Васильевна, – пожалуйста, без этих ужасных мещанских слов: «влюблена». Кто в ваши годы бывает влюблен?
– Конечно, – согласилась Наташа, – симпатичный человек, и я очень рада, что он гостит… Степан, осторожно закрой у папиной комнаты ставни – они в голубой… Не стучи.
Степан для меньшего шума пошел на цыпочках. Маня, перегнувшись, весело его наблюдала.
– Некрасивый Корнев, – проговорила она, – вот Рыльский красивый.
Корнев проснулся первый и не сразу сообразил, где он. В щели пробивались уже низкие лучи солнца и густой золотистой пылью играли полосами по дивану и стенам; виднелся кусочек голубого неба и весело манил к себе. Корнев с удовольствием потянулся, оглядывая в полумраке уже знакомую обстановку голубой диванной.
– Ты… черт… спишь?
Карташев открыл глаза.
– Не сплю, дьявол.
– Мне кажется, что я здесь уж сто лет безвыездно живу. Тебе не кажется? Квасу бы.
– Крикни.
Корнев помолчал и вдруг заорал: