Гиперболоид инженера Гарина. Аэлита(изд.1959)
Шрифт:
– Видимо, пани Зоя привыкла иметь дело со сволочью, вашими эмигрантами… Но я – поляк, прошу пана заметить, – Тыклинский страшно выпятил усы, – я не позволю со мной говорить в подобном роде…
– Ну, хорошо, усами потряс, облегчил душу,– после некоторого молчания сказал ему Семенов,– теперь слушай, Стась, внимательно: нам дают хорошие деньги, от нас в конце концов ни черта не требуют. Работа безопасная, даже приятная: шляйся по кабачкам да по кофейным… Я, например, очень удовлетворен сегодняшним разговором… Ты говоришь – сыщики… Ерунда! А я говорю – нам предложена
У дверей, позади скамьи, где разговаривали Тыклинский и Семенов, стоял, опираясь локтем о медную штангу, тот, кто однажды на бульваре Профсоюзов в разговоре с Шельгой назвал себя Пьянковым-Питкевичем. Воротник его коверкота был поднят, скрывая нижнюю часть лица, шляпа надвинута на глаза. Стоя небрежно и лениво, касаясь рта костяным набалдашником трости, он внимательно выслушал весь разговор Семенова и Тыклинского, вежливо посторонился, когда они сорвались с места, и вышел из вагона двумя станциями позже – на Монмартре. В ближайшем почтовом отделении он подал телеграмму:
«Ленинград. Угрозыск. Шельге. Четырехпалый здесь. События угрожающие».
22
Выйдя из почтамта, он свернул в боковую узкую уличку, ведущую исхоженными ступенями на вершину Монмартра, внимательно оглянулся по сторонам и зашел в темный кабачок. Спросил газету, рюмку портвейна и принялся за чтение.
Через несколько минут с улицы быстро вошел худощавый человек в парусиновом балахоне, с непокрытой светловолосой головой.
– Здравствуй, Гарин, – сказал он тому, кто читал газету, – можешь меня поздравить… Удача…
Гарин стремительно поднялся, стиснул ему руки:
– Виктор…
– Да, да. Я страшно доволен… Я буду настаивать, чтобы мы взяли патент.
– Ни в коем случае… Идем.
Они вышли из кабачка, поднялись по ступенчатой уличке, свернули направо и долго шли мимо грязных домов предместья, мимо огороженных колючей проволокой пустырей, где трепалось жалкое белье на веревках, мимо кустарных заводиков и мастерских.
День кончался. Навстречу попадались кучки усталых рабочих. Здесь, на горах, казалось, жило иное племя людей, иные были у них лица, – твердые, худощавые, сильные. Казалось, французская нация, спасаясь от ожирения, и дегенерации, поднялась на высоты над Парижем и здесь спокойно и сурово ожидает часа, когда можно будет очистить от скверны низовой город и снова повернуть кораблик Лютеции^1 в солнечный океан.
[^1Герб Парижа (или по-древнему Лютеции)– золотой кораблик. (Примеч. автора.)]
– Сюда,– сказал Виктор, отворяя американским ключом дверь низенького каменного сарая.
23
Гарин и Виктор Ленуар подошли к небольшому кирпичному горну под колпаком. Рядом на столе лежали рядками пирамидки. На горне стояло на ребре толстое бронзовое кольцо с двенадцатью фарфоровыми чашечками, расположенными по его окружности. Ленуар
– Петр Петрович, мы знакомы с вами лет пятнадцать, – так? Съели не один пуд соли. Вы могли убедиться, что я человек честный. Когда я удрал из Советской России – вы мне помогли… Из этого я заключаю, что вы относитесь ко мне неплохо. Скажите – какого черта вы скрываете от меня аппарат? Я же знаю, что без меня, без этих пирамидок – вы беспомощны… Давайте по-товарищески…
Внимательно рассматривая бронзовое кольцо с фарфоровыми чашечками, Гарин спросил:
– Вы хотите, чтобы я открыл тайну?
– Да.
– Вы хотите стать участником в деле?
– Да.
– Если понадобится, а я предполагаю, что в дальнейшем понадобится, вы должны будете пойти на все для успеха дела…
Не сводя с него глаз, Ленуар присел на край горна, углы рта его задрожали.
– Да, – твердо сказал он, – согласен.
Он потянул из кармана халата тряпочку и вытер лоб.
– Я вас не вынуждаю, Петр Петрович. Я завел этот разговор потому, что вы самый близкий мне человек, как это ни странно… Я был на первом курсе, вы– на втором. Еще с тех пор,ну, как это сказать, я преклонялся, что ли, перед вами… Вы страшно талантливы… блестящи… Вы страшно смелы. Ваш ум – аналитический, дерзкий, страшный. Вы страшный человек. Вы жестки, Петр Петрович, как всякий крупный талант, вы недогадливы к людям. Вы спросили – готов ли я на все, чтобы работать с вами… Конечно, ну, конечно… Какой же может быть разговор? Терять мне нечего. Без вас– будничная работа, будни до конца жизни. С вами– праздник или гибель… Согласен ли я на все?.. Смешно… Что же– это «все»? Украсть, убить?
Он остановился. Гарин глазами сказал «да», Ленуар усмехнулся.
– Я знаю французские уголовные законы… Согласен ли я подвергнуть себя опасности их применения?– согласен… Между прочим, я видел знаменитую газовую атаку германцев двадцать второго апреля пятнадцатого года. Из-под земли поднялось густое облако и поползло на нас желто-зелеными волнами, как мираж, –во сне этого не увидишь. Тысячи людей бежали по полям, в нестерпимом ужасе, бросая оружие. Облако настигало их. У тех, кто успел выскочить, были темные, багровые лица, вывалившиеся языки, выжженные глаза… Какой вздор «моральные понятия»… Ого, мы– не дети после войны.
– Одним словом,– насмешливо сказал Гарин,– вы, наконец, поняли, что буржуазная мораль– один из самых ловких арапских номеров, и дураки те, кто из-за нее глотает зеленый газ. По правде сказать, я мало задумывался над этими проблемами… Итак… Я добровольно принимаю вас товарищем в дело. Вы беспрекословно подчинитесь моим распоряжениям. Но есть одно условие…
– Хорошо, согласен на всякое условие.
– Вы знаете, Виктор, что в Париж я попал с подложным паспортом, каждую ночь я меняю гостиницу. Иногда мне приходится брать уличную девку, чтобы не возбуждать подозрения. Вчера я узнал, что за мною следят. Поручена эта слежка русским. Видимо, меня принимают за большевистского агента. Мне нужно навести сыщиков на ложный след.