Гиперболоид инженера Гарина
Шрифт:
Тыклинский вскрикнул, как в кошмаре: «Кто? Что?» Рванулся с кресла. Зоя распахнула дверь. Но он схватил её за плечи. И сейчас же она впилась в его руку, с наслаждением прокусила кожу.
— Пёсья девка, курва! — заорал он по-польски. Ударил коленкой Зою в поясницу. Повалил. Отпихивая её ногой в глубь комнаты, силился закрыть дверь. Но — что-то ему мешало. Зоя видела, как шея его налилась кровью.
— Кто там? — хрипло спросил он, наваливаясь плечом.
Но его ступни продолжали скользить по паркету, — дверь
В двери стоял капитан Янсен. Мускулистое тело его облипала мокрая одежда. Секунду он глядел в глаза Тыклинскому. Стремительно, точно падая, кинулся вперёд. Удар, назначавшийся Роллингу, обрушился на поляка: двойной удар, — тяжестью корпуса на вытянутую левую — в переносицу — и со всем размахом плеча правой рукой снизу в челюсть. Тыклинский без крика опрокинулся на ковёр. Лицо его было разбито и изломано.
Третьим движением Янсен повернулся к мадам Ламоль. Все мускулы его танцевали.
— Есть, мадам Ламоль.
— Янсен, как можно скорее, — на яхту.
— Есть на яхту.
Она закинула, как давеча в ресторане, локоть ему за шею. Не целуя, придвинула рот почти вплотную к его губам:
— Борьба только началась, Янсен. Самое опасное впереди.
— Есть самое опасное впереди.
— Извозчик, гони, гони вовсю… Я слушаю, мадам Ламоль… Итак… Покуда я ждал в курительной…
— Я поднялась к себе. Сняла шляпу и плащ…
— Знаю.
— Откуда?
Рука Янсена задрожала за её спиной. Зоя ответила ласковым движением.
— Я не заметила, что шкаф, которым была заставлена дверь в соседний номер, отодвинут. Не успела я подойти к зеркалу, открывается дверь, и — передо мной Роллинг… Но я ведь знала, что вчера ещё он был в Париже. Я знала, что он до ужаса боится летать по воздуху… Но если он здесь, значит — для него действительно вопрос жизни или смерти… Теперь я поняла, что он задумал… Но тогда я просто пришла в ярость. Заманить, устроить мне ловушку… Я ему наговорила чёрт знает что… Он зажал уши и вышел…
— Он спустился в курительную и отослал меня на яхту…
— В том-то и дело… Какая я дура!.. А все эти танцы, вино, глупости… Да, да, милый друг, когда хочешь бороться — глупости нужно оставить… Через две-три минуты он вернулся. Я говорю: объяснимся… Он, — наглым голосом, каким никогда не смел со мной говорить: «Мне объяснять нечего, вы будете сидеть в этой комнате, покуда я вас не освобожу…» Тогда я надавала ему пощёчин…
— Вы настоящая женщина, — с восхищением сказал Янсен.
— Ну, милый друг, это была вторая моя глупость. Но какой трус!.. Снёс четыре оплеухи… Стоял с трясущимися губами… Только попытался удержать мою руку, но это ему дорого обошлось. И, наконец, третья глупость: Я заревела.
— О,
— Подождите вы, Янсен… У Роллинга идиосинкразия к слезам, его корчит от слёз… Он предпочёл бы ещё сорок пощёчин… Тогда он позвал поляка, — тот стоял за дверью. У них всё было условлено. Поляк сел в кресло. Роллинг сказала мне: «В виде крайней меры — ему приказано стрелять». И ушёл. Я принялась за поляка. Через час мне был ясен во всех подробностях предательский план Роллинга. Янсен, милый, дело идёт о моём счастье… Если вы мне не поможете, всё пропало… Гоните, гоните извозчика…
Коляска пролетела по набережной, пустынной в этот час перед рассветом, и остановилась у гранитной лестницы, где внизу поскрипывало несколько лодок на чёрно-маслянистой воде.
Немного спустя Янсен, держа на руках драгоценную мадам Ламоль, неслышно поднялся по брошенной с кормы верёвочной лестнице на борт «Аризоны».
Роллинг проснулся от утреннего холода. Палуба была мокрая. Побледнели огни на мачтах. Залив и город были ещё в тени, но дым над Везувием уже розовел.
Роллинг оглядывал сторожевые огни, очертания судов. Подошёл к вахтенному, постоял около него. Фыркнул носом. Поднялся на капитанский мостик. Сейчас же из каюты вышел Янсен, свежий, вымытый, выглаженный. Пожелал доброго утра. Роллинг фыркнул носом, — несколько более вежливо, чем вахтенному.
Затем он долго молчал, крутил пуговицу на пиджаке. Это была дурная привычка, от которой его когда-то отучала Зоя. Но теперь ему было всё равно. К тому же, наверно, на будущий сезон в Париже будет в моде — крутить пуговицы. Портные придумают даже специальные пуговицы для кручения.
Он спросил отрывисто:
— Утопленники всплывают?
— Если не привязывать груза, — спокойно ответил Янсен.
— Я спрашиваю: на море, если человек утонул, значит — утонул?
— Бывает, — неосторожное движение, или снесёт волна, или иная какая случайность — всё это относится в разряд утонувших. Власти обычно не суют носа.
Роллинг дёрнул плечом.
— Это всё, что я хотел знать об утопленниках. Я иду к себе в каюту. Если подойдёт лодка, повторяю, не сообщать, что я на борту. Принять подъехавшего и доложить мне.
Он ушёл. Янсен вернулся в каюту, где за синими задёрнутыми шторками на капитанской койке спала Зоя.
В девятом часу к «Аризоне» подошла лодка. Грёб какой-то весёлый оборванец, подняв вёсла, он крикнул:
— Алло… Яхта «Аризона»?
— Предположим, что так, — ответил датчанин-матрос, перегнувшись через фальшборт.
— Имеется на вашей посудине некий Роллинг?
— Предположим.
Оборванец открыл улыбкой великолепные зубы: