Гиперпанк Безза… Книга первая
Шрифт:
– Следующий. – Отжав кнопку дефрагментатора, установленного на устройстве дискового пространства с файлами исторического значения памяти, спустя время делает заявление гротеск Иллиарион.
А следующий уже поспел быть притянутым аллегорически за уши к своему ответу за то, за что он и не думал в своё прежнее время отвечать, а вот потомки его следов в истории, наследники того, чем он себя прославил только с его собственной точки зрения, теперь его рассудят и выскажут всё, что им надумалось надумать по этому поводу и на его счёт не к месту.
И Омар Хайям, о ком вот никак здесь, на суде истории, не забыли и он за это должен питать в себе уважение к этой, ну и пусть что злопамятливости своих, не по прямой, а далеко косвенной линии потомков, хоть и не мог себе представить
– Никак осудить собираетесь?! – с полным пренебрежением к волеизъявлению представителей судебного слова и права, гротесков, этот дерзновенный Хайям даже не озадачился вопросом, а на ходу сделал выводы за всех, за себя и за исход своего дела. А гротески после такой его демонстрации собственной самонадеянности, однозначно сравни бунтарству духа, а никак не проявлению его воли, что допустимо, невольно опустили руки, уже не оставив шанса Ньютону на иной для себя выбор, как вслед за этим махнуть на него рукой Сансону, и перестали ждать от этого рассмотрения дела что-то позитивного для себя.
И как только Омар Хайям, этот прикрывающийся лирикой своего поэтического слогизма бунтарь духа, был перед всеми поставлен на вид, то слово жесткости и неприятия такой допустимости реальности в виде возмутителя сердечного и душевного спокойствия Хайяма, взял гротеск Вердикт.
– Не являешься ли ты, Хайям, приспешником самого Ньютона? – с неспокойным лицом и язвительностью в себе и не в себе, задал Хайяму только с виду простой вопрос гротеск Вердикт. А Хайям ожидаемо всем в зале суда пошёл в несознанку, как на местном сюжетном наречии по делу раскладывают пасьянс своих междуречий невольники своих предубеждений к своей правоте по своему праву быть не таким как все. – А кто это ещё? – выкатив глаза для демонстрации своей искренней удивлённости и чуточку изумления, начал пытаться водить всех тут гротесков за нос этот ловкий на человеческое заблуждение кудесник замыслов и форм их подачи, Омар Хайям.
Но люди-гротески здесь все тёртые не только собой об стулья и мантии своих одежд, а они тёрлись так же среди столького количества самосознаний людского я, что они в миг уразумеют хитрость твоего ума и его подачу. – Ну и хитрец же Хайям. Мы ещё только сейчас вычеркнули Ньютона, а он уже его типа и знать не знает.
– Не юли, Омар. – Ставит на место Хайяма гротеск Иллиарион, битый не только жизнью, но и её производной – второй стороной своих супружеских отношений, и всё равно не потерявший в себе оптимизма. – Никогда не обольщайся настоящим, заявляя, что, наконец-то, самое страшное позади. Оно всего лишь стоит к тебе задом. А так-то оно всегда идёт впереди всего того, что ты себе надумал.
– Мы знаем, что ты использовал его наработки в деле осознания мирового пространства, ориентируясь в нём, исходя из представлений о нём Ньютона. Всех всегда тянет вниз низменность своих побуждений. Разве не так? – требовательно вопрошает Хайяма Иллиарион. К кому тут же присоединяется нетерпеливый и нет ему больше смысла сдерживать себя, гротеск Вердикт. – И поясни нам, будь так добр. Откуда в тебе все эти мысли нетерпимости к себе? С кем ты свыкнуться никак не можешь, ища для себя другое, самое возвышенное самовыражение?!
А вот тут-то Вердикт, да и Иллиарион, сами того не ожидая и не подозревая, подловились на способности Хайяма все их благостные и добрые начинания переврать и обратить себе на пользу.
– А вы посмотрите на меня. – Обхватив руками выдающийся во всех смыслах живот, какой бы он ни был, а он должен вызывать уважения, делает отвлекающее на свой живот заявление Хайям. А гротески, как прежде всего люди, поддались на свои рефлексы и доверились Хайяму больше, чем следовало, обратив всё своё внимание на то, что он в себе демонстрировал. А как только они отвлеклись от своих мысленных предубеждений в сторону Хайяма, так ловко их переведший на свою физическую стать, то тут-то он их всех и ловит на имеющую свою здесь наглядное место очевидность. – Разве всё это, до очевидности не указывает на то, что я легковесно и невесомо подошёл ко всем этим утверждениям об одинаковом воздействии силы тяжести на человека, потребляющего жизнь и то, что он есть. –
А Хайям при этом не останавливается на достигнутом и идёт дальше, заявляя, что он через материализацию своего возмущённого духа и пытался исправить сложившую ситуацию с собой, где материальное в нём взяло вверх по причине слишком большой своей доверчивости к непроверенным утверждениям и постулатам мысли этого, как там…А! Ньютона.
– Вот на чём созрели плоды моих мыслей о своей питательной основе и почему я, конечно, не самого себя, а то моё воплощение в материи духа, отвергаю в себе. – На этом месте Хайям как-то неожиданно выпутывается из своего окружения приставленных к нему людей, в два счёта сокращает расстояние от прежнего своего я до Иллиариона. И не успевает Иллиарион ахнуть, как Хайям его нагружает смыслами своего обращения к нему. – И ты, Иллиарион, лучше голодай, чем что попало ешь, – здесь Хайям поворачивается к рядом сидящему Вердикту и на нём ставит точку окончанием своей рубаи. – И лучше будь один, чем вместе с кем попало. – Как буквально с плеча рубит своими рубаями смысловые ассоциации себя вердиктов Хайям, ставя всех тут в неоднозначно понимаемое положение с подтекстом и подразумеванием. И так до тех пор, пока всех в свою сторону не одёргивает ни на что непохожий, но всеми отчётливо допонимаемый, что всё это значит, звук удара …
– Очевидно у Сансона всё-таки руки опустились на этот раз по настоящему. – Выносит вердикт этому звуку гротеск Вердикт.
– Ну что-то я отвлёкся. – Сленг с иронией в себе вынимает Умника из своего погружения в эту подробность, отпочковавшуюся от настоящего в ирреальность домыслов рассказа. А как только Умник в лице пришёл в осознание себя и того, что есть вокруг, Сленг, предупреждая его лишние вопросы: «Так когда и как по настоящему опустились руки Сансона?», пускается в дальнейший рассказ.
– А теперь зададимся вполне актуальным на данный момент вопросом. Кто есть такие сжигатели жизни, эти распространители засевших в нас сиднем идей востребованности перемен и смещения на другие смыслы точек опоры, приоритеты жизненных установок? Они причина или следствия того, что мы имеем на сегодняшний день? И я дам вам ответ на этот вопрос. – Обращается к Умнику Сленг, хотя его заявление подразумевало массовость желающих знать ответ на этот вопрос.
– Они, сжигатели жизни, как и другие подобные сообщества выразителей мнений части сегодняшнего социума, не просто признаки нашего времени, а они есть симптомы оздоровления нашего общества, ещё только формирующегося на идеологической базе смещения приоритетов жизненного пространства. – Сленг выдохнул и сделал знаковое добавление. – А ЛОМы, лидеры общественного мнения, являются агрегаторами, фиксаторами и номинальными выразителями потребностей общества сегодня быть. Они собой определяют ориентиры насущного и векторы движения жизни общества в назидание другим, вперёд за завтра, против вчера. Ну а как в просторечье говорят, то против лома нет приёма, если нет другого лома. – Здесь Сленг с такой многозначностью посмотрел на Умника, что тут и слов не нужно было, чтобы понять, что он это своё последнее заявление соотносит к нему.
А вот что это буквально может значит, то пусть лучше он сам всех тут, и главное Умника посвятит. А то ошибки в таких делах дорого стоят. Да и в голову, никого не спрашивая, лезет всякая удивительная неразумность насчёт всех этих ЛОМов.
Так перед глазами Умника в один момент предстаёт всё тот же вид судебного заседания правоустанавливающего органа актуализации в действительность суждения, где распорядителем повестки дня является гротеск Иллиарион, кто сейчас, во время ожидания привода следующего лица, требующего для себя порядком рассмотрения и разъяснительных выводов, с другими гротесками отвлёкся на перерыв в слушаниях.