Гипно Некро Спам
Шрифт:
Мир идет в туалет и вываливает в унитаз гору дерьма. Достает из кармана салфетку с цифрами и буквами. Подтирает ей свой зад. Бросает в унитаз. Моет руки и возвращается на место. Залпом допивает коньяк.
Вдруг улыбается.
– В принципе, можно поехать к продюсеру сейчас, – говорит он и делает глоток из кружки с логотипом «Хайнекен».
– Серьёзно, – говорит он, улыбаясь ещё шире, – там, по-моему, и режиссёр будет. А Ади стопудово уже там.
– Где? – опять хором спрашивают сидящие через стол от Мотузного.
– На вечерине. Частный перфоманс, – Мотузный чувствует себя великолепно. Он смотрит на часы:
– О! Через
Александр Гной и Влaдимир А? смотрят друг на друга.
– Едем, – говорит Гной.
Лёшик надевал розовую рубашку, пудрил лицо и носил напомаженную причёску в стиле пятидесятых из чёрно-белого французского кино. Лёшик любил танцевать до утра disco & disco. Его пялил вот уже полгода Генеральный Продюсер Дворца Съездов. Лёшику нравились члены. С детства и по—честному. Родители как-то вовремя вывезли сына из провинции. У себя на родине, в маленьком шахтёрском городке, Лёшик ходил в школу в розовых «бананах», говорил о себе не иначе как «я пошла туда-то» или «я ела то-то», и на каждом пальце рук носил колечко с камешком. Мама решила, что ещё месяц, и её сына убьют. У отца зрела мысль о том, что Лёшика потрахивает какой-нибудь живущий по соседству недавно освободившийся Толя Сахар или какой-нибудь Паша Дытя.
Родители вовремя вывезли сына в Киев. Там он очень быстро нашёл друзей в сквере на станции метро недалеко от центра. Где-то рядом с «Палацом Спорту».
Первым серьёзным другом Лёшика стал Министр Культуры. Он был симпатичным и взрослым. Когда-то Министр был простым музыкантом, и даже как-то признался Лёшику, что пел в юности на свадьбах. Он иногда играл Лёшику на рояле. В большом зале своей большой квартиры на Хрещатике. Он любил держать Лёшика за уши иногда, когда тот делала ему долгий восхитительный орал. Министр кончал в рот и запрещал выплёвывать. Лёшик глотал. Ему нравилось это. С детства и по-настоящему. Пять лет назад он перебрался в Москву. Он был строен, юн и опытен. Он улыбался одной половиной своего красивого рта, когда сошёл со скорого «Киев-Москва» солнечным утром. Спустя пять лет, он один из самых известных гомосексуалистов Города-Героя Москвы. Геи Владя и Пианистка, хорошие знакомые Ади, называли Лёшика не иначе, как «педераст». Они презрительно кривились при упоминании о нём и называли его квартиру педовней.
Педовня.
В которой постоянно какие-то полузаспанные, полупьяные мальчики, глядящие влажно, как девочки. Какие-то большие бутылки с дорогим алкоголем. Генеральный Продюсер этот в растянутой, подозрительно длинной для мужской, футболке с пальмами. Маленький, в очках с комично круглым животом. С первого взгляда было ясно, что сам он считает себя чем-то вроде Элтона Джона. Но, не смотря на пузо, деньги и очки, продюсер Элтоном Джоном и близко не выглядел. Выглядел старым некрасивым мужчиной с диагнозом «педерастия» на лбу и толстыми влажными губами.
Туда, к этим губам, к этим напомаженным волосам – в педовню – вёз сейчас на таксо Мирослав Мотузный Александра Гноя и Влaдимира А?
«В конкретную педовню», – с удовольствием думал он.
Он расплатился с водителем.
FWD
Вызывает лифт.
FWD
Тянет руку к кнопке звонка.
PAUSE
Дверь в квартиру Лёшика обита белой синтетической кожей. Номер его жилища – осыпанные стразами круглые цифры «6» и «9».
Глазок – большой и круглый объектив, укрытый сапфировым стеклом.
Кнопка звонка – белая крупная пуговица в мехе. Палец Мотузного в сантиметре от неё. В последнюю секунду у него проскакивает желание передумать.
PLAY
Он жмёт звонок.
И дверь, спустя мгновение, распахивается.
– Привет! – жеманно улыбаясь, говорит Лёшик и тянет свою наманикюренную лапку. – Лёшик!..
– Саша.
– Лёшик, – лапка с розовыми ноготками пожала руку Влaдимира А?
– Вова.
Лёшик всплескивает руками.
– Миииииир!
Он целует Мотузного в щёку:
– Привееет!!!
У Лёшика действительно вечерина. Мир не ошибся. С другой стороны, ошибиться было трудно: у Лёшика вечерины были каждый день. Можно сказать, круглосуточно. В этот раз были пятеро малолетних педовок-шлюх. Генеральный Продюсер, которого Лёшик звал Олежеком. Какой-то похожий на грузчика кокетливый краснодарский пидор, два стриптизёра из «911», одетые морячками, и Любомир. Любомир был похож на киноактёра, носил красивую причёску из тронутых сединой волос и признался как-то, что больше всего его заводят при мастурбации видения, в которых несколько мальчиков в суворовской форме с алыми погонами ласкаются, сунув руки друг другу в ширинки. Они медленно раздеваются и, когда остаются совсем голенькими, начинают целовать, поглаживать, покусывать и полизывать всего Любомира большой шевелящейся кучей. Даже половины этого было бы достаточно, чтобы с первой минуты знакомства понять: Любомир – отпетейший махровый педераст.
Его присутствие радует Мотузного неимоверно. С ним – полный комплект.
Лучше и быть не могло: заряженная до упора обойма.
Педовня высшего качества, с большой буквы «П».
Мир направляется к Любомиру, зная, что Александр Гной и Влaдимир А? следуют за ним, поглядывая друг на друга. Только что в прихожей был комичный момент: Гной хотел снять кроссовки и даже начал расшнуровывать первый, когда Лёшик прыснул в ладошку и сказал:
– Сашка! Прекрати немедленно! Только ботва из села не асфальтированного носки друг у друга смотрит и нюхает!
Мир оскалился, как зверь. Он и чувствовал себя соответственно: зло и весело. Весь вечер он вливал в себя алкоголь слоновьими дозами. Весь вечер не пьянел дальше невидимой ограничительной отметки. Мир направляется к Любомиру. В левой руке Любомир держит длинный чёрный мундштук от [[[x]]] des! gn с дымящейся [[[x]]] папиросой, правую протягивает для рукопожатия.
– Привет, Мир, – говорит он, улыбаясь.
– Привет, – говорит Мирослав Мотузный, наливает себе стакан водки и залпом выпивает. Это он запомнил абсолютно точно.
Дальше всё как-то путается.
Потом как ни силился вспомнить, так и не смог понять, куда делся кусок минут примерно в двадцать пять. Этот временной промежуток не восстановился в его памяти никогда. Но, очевидно, что-то в то время произошло не очень важное. Потому что всё остальное – то, что запомнилось Мирославу, – явно было чем-то важным. Теми кусками, без которых паззл-мозаика не складывается.
Так помнит Мир.
Он помнит, что видит растерянные улыбки на лицах этих стахановских ублюдков. Возомнивших о себе, не Бог весть что, ничтожеств. Мир, злорадно ухмыляясь, вливает в себя очередной стакан водки.