Гипсовый трубач
Шрифт:
— Все! Я же следила за вами. Представляете, влюбленная девочка видит, как вы… Мне даже сейчас об этом трудно вспоминать. Ну я и побежала, как говорится, куда глаза глядят. Зарылась в стог, плакала… А что бы вы на моем месте сделали? Ладно, давайте еще выпьем! И я сознаюсь вам… Впрочем, я и так сознаюсь. Вы, Андрей Львович, были героем моих первых эротических фантазий!
— Я? — изумился герой фантазий и поежился.
— Вы, вы… Не отпирайтесь! Я ведь потом долго воображала себя на месте этой вашей… Елены… Представляла, что вы назначаете мне свиданье у гипсового трубача и делаете со мной то же самое, что и с ней.
— Ну, в общем, конечно… — поник писатель, чувствуя, как смущение начинает неотвратимо перерождаться в плотское томление.
— Как, кстати, сложилась ее судьба?
— Мы поженились…
— Не может быть!
— Но быстро развелись…
— Я так и думала.
— Почему?
— Не знаю. У детей удивительное чутье на совместимость. Но с возрастом это качество куда-то исчезает. А дети у вас были?
— Дочь.
— Это хорошо. Я вот несколько раз беременела от разных мужей — и все неудачно… Ничего, что я с вами так откровенна?
— Ничего.
— Понимаете, во-первых, вы писатель. А это как доктор. Во-вторых, я столько раз воображала наши с вами свидания, что у меня такое ощущение, будто вы мой самый первый мужчина…
— И мне достались все крошки? — скокетничал Андрей Львович.
— Нет. Не достались, потому что это происходило лишь в моем воображении.
— А что же все-таки происходило в вашем воображении? — немного в нос спросил он и подался вперед, ощущая прилив хамоватого безрассудства.
Но тут дверь с грохотом распахнулась, и в номер ворвался Жарынин. Увидев Кокотова и Наталью Павловну за бутылкой вина, режиссер был так ошеломлен, как если бы обнаружил в комнате своего робкого соавтора белый концертный рояль, а на нем голую Пенелопу Крус…
Глава 35
Ненасытный
— Извините за вторжение! Добрый вечер! Какая встреча! — пробормотал, приходя в себя, потрясенный режиссер. — Наталья Павловна… счастлив видеть! — Скрывая смущение, он быстро поцеловал даме ручку и строго посмотрел на Кокотова. — Андрей Львович, нам пора! Скоро уже начнется.
— Что начнется? — светски спросила Лапузина-Обоярова.
— «Злоба вечера».
— Да-да, я тоже иногда включаю эту передачу. Забавная. Но можно ведь и в номере посмотреть. Присаживайтесь, Дмитрий Антонович, выпьем вина! У нас тут такой роскошный разговор!
— Да, конечно, присаживайтесь! — неохотно пригласил писатель и зачем-то соврал: — А я Наталье Павловне про наш сценарий рассказываю…
— Очень необычная история! — подтвердила она, исподтишка глянув на бывшего вожатого глазами веселой заговорщицы.
— Это дурная примета — заранее рассказывать сюжет фильма! — грустно упрекнул Жарынин.
— А что, разве в кино есть и хорошие приметы? — с сомнением спросила она.
— Конечно.
— Например?
— Например — если кто-нибудь из группы умирает на съемках. Значит, фильм будет иметь успех, — угрюмо доложил режиссер. — Пойдемте все-таки к народу! Такое нужно смотреть всем коллективом. Старички уже собрались.
— Вам мало обеда и ужина? — съязвил Кокотов.
— А что будут показывать? — спросила Наталья Павловна.
— Про нас, про «Ипокренино»… Это, доложу я вам, электронная бомба!
— Ах, это то, что сегодня утром снимали?
— Дмитрий Антонович был Цицероном! — насильственно улыбаясь, сообщил ревнивый писатель. —
— Неужели?!
— Уверяю вас!
— Ах, как жаль, что я не слышала!
— Вот и послушаете. Пойдемте! — призвал Жарынин. — А потом отметим у меня в люксе. Здесь тесно.
Они спустились в холл, по виду напоминавший маленький кинотеатр, где вместо белого экрана был установлен большой телевизор, а зрительным залом служили три ряда расставленных полукругом кресел. Обычно по вечерам холл пустовал, ведь у каждого в номере имелся свой «ящик». Но сегодня наблюдался аншлаг. Мест не хватало, и кое-кто, помоложе, пришел даже со своими стульями. Чуть в стороне от одноприютников, вся в белом, сидела на диванчике, укутав плечи старинной кружевной шалью, Ласунская, похожая на мраморный памятник благородной старости. В задних рядах Кокотов заметил Валентину Никифоровну и Регину Федоровну. Сблизив головы, они весело шушукались. Лица счастливых бухгалтерш светились совершенно одинаковым женским благополучием, что не удивительно, если учесть совместную особенность их личной жизни. Вдалеке у колонны, в кожаном вращающемся кресле на колесиках, специально привезенном из кабинета, устроился Огуревич. Над ним, как постовой, стояла ражая Зинаида Афанасьевна. Суровое лицо ее оставалось недвижным, но зоркие глаза внимательно изучали оперативную обстановку. Все было готово к апофеозу справедливости.
Скромно устроившись сзади, у портьеры, отделявшей холл от коридора, наши герои обнаружили, что телевизор почему-то еще не включен. Оказалось, здесь, напоминая об иных временах, идет экстренное собрание старческого коллектива. Жарынин объяснил удивленным спутникам, что песочат народного артиста Проценко, личного друга сэра Лоуренса Оливье и лучшего Кречинского всех времен. Режиссер шепотом комментировал происходящее, заодно объясняя, кто есть кто. Наталья Павловна, хоть и жила в «Ипокренино» не первый месяц, ветеранов по именам еще не помнила.
— Ах, если бы вы знали, что такое бракоразводный процесс! — оправдываясь, воскликнула она. — Это амок!
Руководил проработкой опытный в этих делах Ящик. Рядом с ним, как нашкодивший школьник, стоял, опустив плечи, худой, неряшливо одетый старичок с провалившимся ртом. Покрытые коричневыми возрастными пятнами руки проштрафившийся ветеран держал на животе, сцепив в замок и быстро вращая большими пальцами.
Савелий Степанович в своем витиеватом вступительном слове взывал к чувству артельной солидарности деятелей искусства, вспоминал почему-то передвижников, ставил в пример стойкость блокадных музыкантов, исполнявших Ленинградскую симфонию Шостаковича на грани голодного обморока.
— А граждане Кале?! — взволнованно добавил из зала знаменитый скульптор Ваячич, всю жизнь пролепивший счастливое детство.
— А Голодомор? — горько выкрикнул вислоусый кобзарь Пасюкевич, ученик Грушевского, непонятно почему доживающий свой век в проклятой Москальщине.
— Тише, коллеги, тише! Мы несколько отклонились от темы собрания! — воззвал Ящик хорошо поставленным председательским голосом. — Прошу высказываться по существу! Пожалуйста, Валерия Максовна! — он указал на воздетую старческую ручку, полную перстней. — Но полаконичней, товарищи, иначе мы не успеем закончить до начала передачи! — Он почтительно поклонился в сторону Жарынина.