Гипсовый трубач
Шрифт:
Некоторое время молчали. В пруду тяжело всплескивали рыбы. Кокотов думал о том, что если бы у него была такая мама, он женился бы, ни пикнув, на ком угодно.
— А первый раз — по любви? — наконец спросил Андрей Львович.
— А как же еще! Рассказать?
— Да, — кивнул автор «Кентавра желаний», испытывая сердцем неуместную ревность.
— О, вы хотите знать обо мне все?
— Да!
— Как писатель или как мужчина?
— Как человек.
— Умный ответ! А вы хорошо подумали?
— Хорошо.
— Но ведь вы тогда не сможете в меня влюбиться!
— Смогу, —
— Нет, не сможете! Ну да это и к лучшему.
— Почему?
— Потому что «любить иных тяжелый крест…»
— Да, любовь — это самый мучительный способ быть счастливым…
— Роскошная мысль. Ваша?
— Нет, Сен-Жон Перса… — зачем-то соврал Кокотов.
— Ну хорошо — слушайте! Моего первого мужа звали Денис, Дэн. Нет, погодите! — Наталья Павловна достала из бокового кармана плоскую фляжку с золотой монограммой, жирно блеснувшей в свете фонарей, отвинтила крышечку и сделала красивый глоток.
«Коньяк! — почуял писатель. — Дорогой!»
— Хотите?
— Если только немножко, — согласился Андрей Львович и деликатно, стараясь не касаться губами горлышка, булькнул.
— Итак, в первый раз я влюбилась в вас, — придав голосу насмешливую эпичность, начала Обоярова. — Рассказать? Ладно, не буду. А во второй раз я втюрилась в каратиста с черным поясом. Он руководил подпольной секцией. Карате ведь было строго запрещено, но если очень хочется… Сначала нас тренировал Шоркин. Вы сейчас упадете!
— Почему?
— Потому что Шоркин был мужем Людмилы Ивановны.
— Какой еще Людмилы Ивановны?
— Ну боже мой, воспитательницы первого отряда — вашей напарницы!
— Не может быть!
— Да!
— Откуда вы узнали?
— Он принес на тренировку фотографии с подпольного соревнования. А на снимке рядом с ним стояла Людмила Ивановна. Я спросила: кто это? И он с неудовольствием ответил: жена.
— Мир тесен, как новый полуботинок. А почему с неудовольствием?
— Ну что вы! Такой ходок был! Ни одной молоденькой каратистки не пропускал, ко мне тоже пристраивался, но я была идейная девочка, с целью…
— С какой целью?
— Сейчас расскажу. А Шоркин закончил плохо. Одна дурочка из нашей секции, несовершеннолетняя, от него залетела. Прибежали родители — и он исчез. Тогда появился Дэн, мой будущий муж. Он сразил меня на первом же занятии — вышел к нам обнаженный по пояс. Ах, какой у него был торс! Играла каждая мышца. Добавьте к этому неподвижное красивое лицо, длинные, почти до плеч темные волосы и черные глаза, полные нездешнего, печального знания. В перерывах между тренировками он, сев лотосом, тихо и бесстрастно говорил нам о карме, сансаре, медитации, сверхзнании… В общем, плел чепуху, какую сейчас можно прочесть в любой бульварной газетенке. Но тогда мы восторженно ловили тайные слова. Девчонки шептались, что Дэн дал обет целомудрия. Ну как после всего этого не влюбиться? Он работал в котельной истопником. Ах, какая романтика для девочки из академической семьи! Точнее, числился… Вместо него по очереди дежурили парни из нашей подпольной секции. За это начальник ЖЭКа (небескорыстно, конечно) разрешил
— С какой целью?
— Ну, вы спросили!
— Но… вы… вы сказали, что были девочкой с целью, — вывернулся Кокотов.
— А я разве не объяснила?
— Нет.
— Странно. Я мечтала стать шпионкой.
— Ке-ем?
— Шпионкой. Как Мата Хари. Или княжна Вика Оболенская из «Красной капеллы». Ей отрубили в гестапо голову. Я знала, некоторым выпускникам «ромгерма» предлагают работу в органах. Я верила, что мне тоже предложат, и готовилась.
— А почему вы думали, что предложат?
— Ну, не знаю, наверное потому, что я нравлюсь мужчинам. Разве не так?
— Так, — потупился автор дилогии «Отдаться и умереть».
— А шпионке необходимо владеть боевыми искусствами…
Наталья Павловна вдруг отскочила в сторону, присела, выставив вперед два сжатых кулака, а потом с визгом, какой издают женщины, застигнутые во время обнаженного купания, крутанулась так, что ее сапожок просвистел в сантиметре от писательского уха.
— Ух ты! — Кокотов невольно отшатнулся.
— Вот видите! — воскликнула она, принимая каратистскую стойку и глубоко дыша. — Не забыла! А еще я как ненормальная зубрила английский, стреляла в тире и даже записалась в студенческий театр.
— Зачем же в театр?
— А как иначе? Шпион — лицедей, он должен уметь выглядеть именно тем, кого хочет видеть в нем объект вербовки или разработки. Вот, допустим, вы ученый, занимающийся оборонкой, и мне надо под видом аспирантки подобраться к вам, войти в доверие, влюбить в себя и выведать гостайну. Теперь смотрите на меня! Нет, здесь темно! Идемте туда, к фонарю! — Она взяла его за руку и повлекла к свету. — Вот здесь хорошо. А теперь скажите мне что-нибудь!
— Что именно?
— Ну, какую-нибудь математическую ерунду.
— Я забыл… — замялся Андрей Львович. — Ну хорошо, ну вот хотя бы так: сумма квадратов катетов равна квадрату гипотенузы, да?
— Что?! Профессор, повторите, пожалуйста!
— Сумма квадратов катетов…
Лицо Натальи Павловны чудесным образом изменилось: в нем появилась некая счастливая настороженность, перешедшая сначала в нежное изумление, а потом — в то особое лучезарное восхищение, от которого мужчине начинает казаться, будто он не только самый умный, но и самый красивый на свете. Кокотов даже пожалел, что не владеет никакими государственными секретами.
— Ну, поняли?
— Понял…
— Однако в шпионки меня не взяли.
— Почему?
— Скорее всего, из-за Дэна. Но я ничего не могла с собой поделать. Я влюбилась. Потом он мне признался, что я ему тоже сразу понравилась, но он, хитрюга, нарочно медлил. У нас в подпольной секции был ритуал: если Дэн видел, что кто-то тренируется серьезно и делает успехи, он вызывал к себе в «келью» и вручал как награду рукописный учебник карате, спрятанный для конспирации под обложкой школьного словаря. Стоила такая награда пятьдесят рублей. А одно занятие — пять.