Гитл и камень Андромеды
Шрифт:
— Значит, ты все-таки была знакома с Паньолем.
— Он бросил меня, как какую-нибудь подзаборную девку! — каркнула Роз и стала на полметра выше. — Он обещал жениться и вдруг исчез. Исчез и не оставил ничего, даже записки! Он сволочь и подлец, я ничего не хочу о нем знать!
Она снова сократилась до своих прежних птичьих размеров. Но внутри у нее все еще клокотала давняя обида. Клекот перерабатывался в сердитое сопение, от которого тряслись лиловые кудельки под сиреневой вуалькой.
— У тебя есть картины Паньоля того периода? — спросила я осторожно.
— Нет! Я порезала эти его картины на мелкие кусочки.
— А что на них было нарисовано?
— Я!
— Он подписывался «Шмерль»?
— Нет. Он писал Пэ,
— Кто же такой этот Шмерль?
— Понятия не имею! Паньоль ругал всех художников, ему никто не нравился. И называл Палестину «сионистским болотом». Он обещал увезти меня в Париж.
— Разве ты не из Парижа приехала?
— Ха! Я приехала из деревни под Варшавой.
— И ты никогда не была в Париже?
— Никогда! — У старушки задрожали губы. Она собиралась расплакаться, но сумела взять себя в руки. В маленькие крепкие, чудо какие талантливые ручки. — Я была любовницей, понимаешь? Нет, ты ничего не понимаешь! В маленьком городке это — кошмар. Он меня обесчестил. Паньоль. Потом я уже не могла выйти замуж.
— Тебя не брали замуж потому, что ты когда-то была любовницей Паньоля?
— Нет. Не поэтому, а потому что потом я уже не могла идти замуж за кого угодно. Паньоль меня выдумал. Это он выдумал, что я приехала из Парижа. И он помог мне открыть ателье. И рисовал для меня модели. И придумывал такие замечательные показы, что на них приезжали дамы из Тель-Авива и из Хайфы. Рассказывали, что сама Зина Дизенгоф приезжала, хотя известно, что к тому времени она уже лежала под могильной плитой. Но кто еще из тогдашних светских дам был так известен всему ишуву[8], как Зина Дизенгоф, которую сейчас обозначают непонятным именем «Цинна»?! А потом он исчез. Уехал в Тель-Авив по делам и никогда больше не возвращался.
— Но ты продолжала делать шляпки.
— Да. А что еще мне оставалось делать?
— Ну, это не так плохо. Я думаю, такой модистки, как ты, нет и в Париже.
— В этом все дело! — сказала Роз жестко, и по ее щечкам покатились крупные слезы.
— Роз! Мне необходимо найти разгадку. Я должна знать, кто этот Шмерль.
— Спроси у Паньоля. Ты же говоришь, что он твой дед.
— Паньоль говорит, что это его картины. И не хочет ничего больше рассказать.
— Он — такой, — кивнула Роз. — Он не может жить без своих хитростей. Он здоров?
— Не жалуется.
— Женат?
— Нет.
— А, ну я все равно не хотела бы с ним встретиться. Я была красоткой, знаешь? Я устала, — сказала Роз неожиданно жалобно, и по ее лицу было видно, что на сей раз речь не идет об уловке. — Я очень устала. Забирай свою шляпку и уходи. Приходи через неделю. Или две. Когда-то я вела дневник. Я его найду. Может быть, я не все помню. Может быть, я смогу тебе помочь.
— Ухожу. Только скажи мне, кто знал Паньоля в этом городе. Или вокруг. С кем имеет смысл поговорить?
— Его знали все, кто жил тут тогда. Но его никто не знал. И не знает. У Паньоля тысяча лиц. А как зовут твою мать?
— Мирьям. Муся.
— A-а! Это от жены, которую он бросил в Варшаве? Ну да… Он ее любил.
— Кого?
— Твою бабушку. И знаешь, по-моему, это она его выгнала. Да! — оживилась старушка, — Да, да! Я всегда так думала. Когда он говорил о жене и дочке, создавалось впечатление, что его туда не пускают! Как смешно! Приходи через неделю, — велела она ворчливым, но уже совсем домашним тоном.
— Постой! — крикнула я неизвестно кому уже в такси и зажала себе рот.
Мне вдруг стало страшно. Я представила себе, как приду к магазину Роз, а на окне будет висеть фотография в траурной рамке. Ой! Я же нашла конец нити, куда я еду?! Надо размотать клубок, пока не поздно. Я готова была вернуться в Ришон, но время подбегало к пяти. Песя ждала меня на автобусной остановке кибуца с четырех. А Роз уже, скорее всего, закрыла свой магазин.
Господи, как прожить эту никому не нужную
— О! Смотрите! — завопила Песя. — Смотрите! У нее много денег, она приехала на такси! И что это у тебя на голове? Хорошо, что я не держу коз! Сними эту шляпу, не смеши людей! Что ты тащишь в этом мешке? Постель? Мы не спим на досках! Что же ты тогда притащила? Весь свой шкаф? Ты думаешь, у нас ходят на променад показывать наряды? Что? Мясорубка и кофе из цикория? Ой, моя светлая головка, живи до ста двадцати лет и все безбедно! Она запомнила, что я хочу кофе из цикория! Она притащила мне мясорубку! Она таки достала мясорубку! Дай мне этот мешок! Нет, дай! Он тяжелый! Малка! Это моя гостья, внучка Паньоля! Ты не помнишь Паньоля?! Так может, ты помнишь Пиню Брылю? Тоже нет?! Что ты тогда помнишь? Представляешь, она приехала ко мне на такси! И привезла мясорубку. Настоящую мясорубку с винтом и ручкой, а не этот электрический дрэк! Ай! Сегодня вечером ты уже можешь прийти на блинчики с мясом. Маня, Соня, знакомьтесь, это внучка Паньоля, Пини Брыли. Вы должны помнить Пиню. Это художник, тот, который нарисовал задницу Тю-тю! Какой Тю-тю? Ну, знаешь, если ты не помнишь Тю-тю, ты уже сама «тю-тю»! Ну да, ее задница висела в моей гостиной! Что стало с Тю-тю? Откуда я знаю, что стало с Тю-тю?! Ты видела Тю-тю в Ришоне? Манька, она видела Тю-тю! Так почему ты молчишь? А почему это не должно меня интересовать? Какая история с задницей? При чем тут задница? Соня, не суй мне палец в рот, я могу откусить! И что она сейчас делает? Ну хорошо, ее звали Эстерка, а не Тю-тю, но что она делает?
Покупала сливы и бананы? Хорошо! Я рада, что ей живется хорошо. Откуда я знаю, что ей живется хорошо? Потому что она покупала сливы и бананы, а не веревку, чтобы повеситься! Очень хорошо, что она так выглядит! Нет, она не моложе нас! Она не может быть моложе нас, мы были тогда совсем девчонки, а она уже носила бюстгальтер пятого размера! Сколько же лет прошло? Ой, сколько лет прошло! Но я помню эту Тю-тю так, как будто это было вчера. Сонька, ты опять про задницу? Ты хочешь поссориться? На! Я с тобой не разговариваю! Хорошо, так мой Гершон любовался на две задницы — на мою и на задницу Тю-тю, а твой Моня всю жизнь сидел на диете и, кроме твоей задницы, ничего не видел! Твоя задница самая красивая? Так это по-твоему, а я спрошу у Мони. У него может быть другая точка зрения. Маня, ты можешь прийти вечером на блинчики с мясом. А Сонька пусть не приходит! Я не хочу ее видеть! Маня, девочка привезла мне настоящую мясорубку. Русские привозят их из России. Там есть все, там есть даже кофе из цикория. Ты помнишь вкус кофе из цикория? А я не могу забыть! Голодное время, но какое веселое! Так приходи вечером, она привезла мне этот кофе тоже. Нет, — сказала она Соне, но не глядя в ее сторону, — я же сказала, что не хочу тебя видеть! Зачем ты суешь мне под нос эту задницу? Нет, меня это не раздражает. Но от лучшей подруги я не должна это слышать! Хорошо, приходи, но держи язык на привязи!
Итак, пройдя всего пятьсот метров от автобусной остановки, мы уже опросили примерно тридцать процентов кибуцниц, знавших Паньоля, и выяснили, что Тю-тю по имени Эстер живет в Ришоне или хотя бы покупает там сливы и бананы. Из старой гвардии в кибуце осталось всего двенадцать семей, но одна семья сейчас находится в сионистской командировке в Перу, а с двумя Песя не разговаривает и не общается. Придется искать покровительство у Мани и Сони. Соня интереснее. Сплетницы живут дольше и знают больше.