Гитлер, inc. Как Британия и США создавали Третий Рейх.

Препарата Гвидо Джакомо

Совершенно непростительно, утверждал Веблен. для такого занимавшего столь высокое положение специалиста, как Кейнс, оказаться гак явно неспособным распознать до очевидности ясную природу жалкой пантомимы, разыгранной в Версале. Прикрываясь «ширмой дипломатического пустословия государственные мужи возвели весьма расчётливо сконструированное здание, упоминания об опорных точках которого Кейнс, превыше всего стремившийся, подобно другим уважаемым публицистам, отразить «банальное отношение мыслящих граждан», довольно успешно избегает.

Главный аргумент, который Веблен теперь готов представить, состоит из трёх утверждений: (1) тезиса, (2) предсказания и (3) заключительного рассуждения.

1. Тезис Веблена. «Центральным и основополагающим содержанием Договора является не записанная в нём статья, согласно которой правительства западных держав объединяются ради одной цели — подавления и удушения Советской России... Можно сказать,

что это та главная канва, на которой был затем написан текст договора» (140). Веблен разрывает своё временное интеллектуальное перемирие с западным истеблишментом и возвращается к неизменной своей оппозиции капиталистической олигархии, решив на этот раз драться до конца. Всё ещё находясь в это время на гребне своего романтического отношения к большевизму, он вновь заявляет, что коммунистическая Россия является угрозой праздной частной собственности, то есть опасным противником, в чьи намерения входит уничтожение непропорционально высоких рент, основанных на частной собственности и финансах. Следовательно, продолжал Веблен, только скорое и полное уничтожение большевизма может гарантировать мирную жизнь деловым (плутократическим) демократиям Запада.

2. Предсказание. Пессимизм, потрясение и моральное негодование по поводу статей и положений Версальского договора, которые, со времени выхода в свет книги Кейнса, стали нравственным долгом каждого, кто стремился сохранить «либеральную позу», составили в итоге весьма избыточную аффектацию, говорил Веблен, ибо «условия, касающиеся германских компенсационных выплат», выдавали скорее «заметную снисходительность, достигающую степени заранее обдуманной и обсуждённой небрежности». Другими словами, вся эта репарационная фальсификация была в действительности «дипломатическим блефом, рассчитанным на то, чтобы выиграть время, отвлечь внимание и заставить всех потенциально недовольных проявлять терпение на тот период, который потребуется для восстановления Германии и создания в ней реакционного режима, то есть для воздвижения бастиона против большевизма» (141). Хитроумный план не фиксировать условия германских выплат, предложенный британскими представителями на Версальской конференции, должен был, по мысли его авторов, вызвать целый водоворот «базарной торговли, взаимных контрпретензий и бесконечных переговоров по улаживанию возникших противоречий», в хаосе этого водоворота «Германия не будет ослаблена до такой степени, что не сможет помогать имперскому истеблишменту бороться с большевизмом в внешней политике и с радикализмом у себя дома» (142). Итак, Версальский договор по самой своей сути был не чем иным, как превосходно сконструированной ловушкой, которая оставляла в неприкосновенности правящий класс Германии — хранителя реакции, — не исцелив его от феодальной болезни, в то время как страдания и возмущение низших слоёв общества — непосредственной жертвы репарационного кровопускания — поставят столько «радикально настроенного» пушечного мяса, сколько потребуется оставшимся неприкосновенными юнкерам для восстановления реакционного антибольшевистского режима.

3. Заключительное рассуждение. Что дало возможность разоблачить заговор союзников? Основываясь на своих рекомендациях 1917 года, Веблен вывел, что «условия договора умело позволили обойти любые меры, которые предусматривали бы конфискацию частной собственности». «Нет никакого разумного объяснения, за исключением интересов праздных собственников, — продолжал он, — того, почему договор не мог быть обеспечен полным отказом от возмещения германского военного долга, имперского, государственного и муниципального, с тем чтобы направить эту большую часть германских доходов на благо тех, кто действительно пострадал от немецкой агрессии. Точно так же ничто, кроме вышеупомянутых интересов, не мешало полной конфискации германской собственности, в том размере, в каком эта собственность была обеспечена гарантиями и удерживалась праздными собственниками, чья вина в развязывании войны не подлежит никакому сомнению» (143).

Рычаги управления современными демократиями приводятся в движение не министерствами, а воротилами финансовой сети. Финансовая мощь капиталистического режима рушится ровно в тот момент, когда портфель инструментов её обеспечения — облигации, государственные ценные бумаги, дебентуры, наличные средства и всё подобные титулы собственности — переходит в иностранные руки... Такая тотальная конфискация, которая подорвала бы власть и могущество германских праздных собственников, условиями Версальского договора не предусматривалась, и это было неслучайно. Таким образом, природа версальских дипломатических ухищрений выявила, что «государственные деятели победивших держав приняли сторону германских праздных собственников и выступили против подчинённого им населения» (144).

Отсюда следует, что всё положения договора, касавшиеся разоружения и компенсаций, будут саботироваться под прикрытием дипломатического

суесловия и пустопорожних перепалок, которые должны будут стать столь длительными и невразумительными, чтобы вызвать отвращение ни о чем не подозревающей публики, каковая неизбежно должна потерять всякий интерес к этому предмету. Действительно, скоро мы увидим*,

* См. главу 3.

как Германия начала всерьёз перевооружаться с тайной помощью России уже в начале двадцатых годов, в то время как уже к 1932 году бремя репараций станет «очень незначительным» (145). «В действительности, — заключает Веблен, — меры, которые были до сих пор приняты во исполнение временных условий этого мирного договора, придают налёт фантастичности картине, нарисованной господином Кейнсом по этому поводу» (146).

В целом тезис Веблена был, конечно, неверен: чего либеральные режимы Запада всегда опасались меньше всего, так это именно большевизма, который они втайне вскармливали и пестовали с его первых младенческих шагов, то есть с вёсны 1917 года. Веблен до конца твёрдо верил, что именно Германия была виновна в развязывании войны, когда в действительности, как было показано в предыдущей главе, прусский рейх был одурманенной жертвой мощнейшей осады, целиком и полностью срежессированной в Англии.

Что же касается заключительного рассуждения, то судьба германского финансового капитала, хитроумно включённого в международную валютную систему, обернулась катастрофической гиперинфляцией 1923 года*,

* См. главу 3.

оказалась куда более извилистой, нежели мог предвидеть Веблен в 1920 году, хотя окончательный вывод и попал точно в цель.

Но в том, что касалось заговорщической сути Версальского договора, Веблен оказался истинным провидцем: он высказал три мнения: (1) духовно Германия склонна к периодическим рецидивам зловещего сверхъестественного фанатизма; (2) мошеннические репарации были придуманы только лишь для того, чтобы как можно больнее ударить простых немцев; (3) династические германские бездельники, то есть истинные правители страны, были союзниками полностью избавлены от каких бы то ни было карательных санкций. Отсюда Веблен мог вывести, что Версальский договор заключал в себе сложную манипуляцию положением Германии — манипуляцию, в результате выполнения которой следовало ожидать движения, воодушевлённого «свирепой мегаломанией», движения, призванного (1) использовать народное недовольство, провоцируя и разжигая внутри страны радикализм, и (2) достигнуть под знаком военных приготовлений и развязывания войны взаимопонимания с капиталистическими и военными элитами. Остриё атаки будет очень удобно направлено против заранеё избранного врага — против большевизма. В обзоре Веблена предсказан приход нацизма как вылепленного по заранее заготовленному сценарию избавителя обездоленных и униженных немецких народных масс и как созданного Европой антикоммунистического бастиона. Версаль был неописуемой фальшивкой, жуткой фальсификацией. Таким образом, Веблён пророчил (ни больше ни меньше) (1) религиозную природу нацизма, (2) реакционное появление гитлеризма и (3) операцию «Барбаросса», германское вторжение в Россию 22 июня 1941 года (выражаясь его словами: «подавление Советской России», «Германия... как оплот против большевизма»), более чем за двадцать лет до того, как эти события произошли в действительности.

Версальский договор отнюдь не был жалкой невнятицей или, скажем, «катастрофой наивысшего разряда» (137), во что не переставая, изо всех сил старались уверить поклонников Кейнса; Версальский договор не был случайной прелюдией Второй мировой войны, он был её осознанным планом.

Если бы всё эти романтические истории о большевизме не затуманивали взор Веблена, то этот благородный северный Дон Кихот разглядел бы, что Версаль нацелен не на Москву, а на саму Германию; нацелен, говоря другими словами, на разжигание колоссального пожара, в огне которого Германия, снова зажатая с двух сторон фронтами, будет выжжена дотла и разделена надвое как раз по разделительной линии — что и случилось в итоге Второй мировой войны.

Часть 3

«Таяние» Германии и геополитическая корректность «Майн Кампф». От Капповского до пивного путча; 1920-1923 годы

С незапамятных времён варвары становились таковыми в ещё большей степени под влиянием прилежных занятий наукой и даже усиления религиозности... Очень трудно это выговорить, но я обязан так поступить, ибо это правда. Я не могу представить себе народ, более разорванный изнутри, чем немцы. Вы видите ремесленников, но не людей; мыслителей, но не людей; священников, но не людей; хозяев и слуг, молодых и семейных, но не людей. Не напоминает ли это вам ноле битвы, на котором в полном беспорядке разбросаны отрубленные руки и ноги, а песок равнодушно впитывает живую кровь?..