Гитлер на тысячу лет

Дегрель Леон

Другой естественной преградой на западном участке фронта был Дон. И опять невероятное невезение: когда советские танки, со всех сторон форсировавшие эту реку, появились вблизи главного моста у Калача, немцы, обороняющие мост, приняли их за своих! Мост не был взорван. За пять минут Дон был преодолён! С этой минут Паулюс окончательно потерял голову. Он даже попытался укрыться в расположении резервных войск, дислоцированных в Нижне-Чирской на западе Дона, вылетев туда на аэроплане и потратив понапрасну решающие часы, изолированный от своего штаба, но был вынужден вернуться по телефонному приказу разгневанного Гитлера, более чем когда-либо обескураженный, колеблющийся и не знающий, на что решиться. Он не сумел помешать колоннам советских танков, идущих с севера и юга, соединиться у себя в тылу.

Однако, несмотря на всё это, дело ещё не было проиграно. Гитлер срочно отправил к Сталинграду запасную

танковую колонну под командованием генерала Гота (Hoth), подчинённого маршала фон Манштейна. Сотни раз писали о том, что Фюрер бросил Паулюса. Ничего подобного. Танки дошли до реки Мышковая, расположенной в сорока восьми километрах на юго-запад от Сталинграда. Они подошли настолько близко к Паулюсу, что удалось наладить радиосвязь между попавшими в окружение и их освободителями. Сохранились сообщения, которыми обменивались Паулюс и фон Манштейн. Их читаешь с горечью. Паулюс мог спасти своих людей за сорок восемь часов. Ему надо было прорываться к своим спасителями, и он мог бы это сделать с теми людскими силами и сотней танков, которые ещё оставались в его распоряжении. Спустя год, когда, мы, также как и он, оказались в окружении одиннадцати дивизий под Черкасском, мы сначала ожесточённо сопротивлялись двадцать три дня, а когда узнали, что идущие к нам на выручку танки генерала Хубе (Hube), находятся в двадцати километрах от нас, бросились к ним навстречу, прорвав окружение. Мы потеряли восемь тысяч человек в ужасающей схватке, но пятьдесят четыре тысячи воспользовались образовавшейся брешью и были спасены.

Если бы при прорыве Паулюс потерял бы вдвое или даже впятеро больше людей, это всё равно было бы лучше, чем обречь свою армию, как это сделал он, на ужасную смерть в полном окружении, или, что ещё хуже, на капитуляцию, так как позднее из двухсот тысяч солдат шестой армии, попавших в плен к Советам, более ста девяноста тысяч умерли в лагерях от изнеможения и голода. Из всех попавших в плен в Сталинграде только девять тысяч вернулись на родину спустя много лет после войны.

Таким образом, всё было лучше, чем оставаться в ловушке. Надо было прорываться. Паулюс не мог ни на что решиться. Фон Манштейн вёл с ним переговоры по рации, он послал к нему своих штабных офицеров на самолёте в самое сердце Сталинграда, чтобы наконец подтолкнуть его принять хоть какое-то решение. Его танковые колонны под командованием Гота (Hoth), выдвинувшиеся вперёд, как стальное копьём, рисковали сами в свою очередь попасть в окружение, если Паулюс не перестанет тянуть время. И именно в этот момент, этот педантичный штабист, с его маниакальной привычкой не делать ни единого шага без того, чтобы предварительно не исписать гору бумаг, и, на самом деле, в глубине души мечтавший только о том, чтобы его оставили в покое, сообщил своим спасителям, что ему нужно шесть дней, чтобы завершить подготовку к прорыву! Шесть дней! За шесть дней в 1940 г. Гудериан и Роммель преодолели расстояние от Мааса до Северного моря! Паулюс и его шестая армия потерпели разгром под Сталинградом, поскольку у её командующего не было не силы, ни воли, ни решимости. Спасение было у него под самым носом, всего в сорока восьми километрах. Неслыханное усилие танкистов, пробившихся почти вплотную к нему ради освобождения его армии, с которыми он смог бы соединиться за два дня, пропало даром. Паулюс, этот теоретик-размазня, неспособный к практическим действиям, сдавшийся, прежде чем было принято формальное решение, заставил своих спасителей попусту терять время, ожидая его. Он не появился. Он даже не намеревался появиться. Танкам фон Манштейна, после затянувшегося и крайне опасного ожидания, пришлось сдаться, и повернуть назад.

Паулюс сдался месяцем позже и гораздо более жалким образом. Как минимум, он должен был умереть в бою, возглавив остатки своих войск. Он же лежал на своей койке в подвале, где располагался его штаб, ожидая, пока снаружи его офицеры не закончат переговоры с советскими эмиссарами. С отвратительной настойчивостью он требовал, чтобы после сдачи за ним прибыл его автомобиль, который должен был доставить его в главную штаб-квартиру врага. Его армия агонизировала, а он думал только о машине для транспортировки. В этом был весь этот человек.

Спустя несколько часов, приглашённый на завтрак советским командованием, он попросил водки и поднял стакан перед ошеломлёнными советскими генералами, произнеся тост в честь только что одолевшей его Красной Армии! Текст этой небольшой застольной речи, сразу же застенографированный советской разведывательной службой, сохранился по сей день в изначальном виде. Его невозможно читать без отвращения. Двести тысяч солдат Паулюса были мертвы или готовились к отправлению в лагеря, где их ожидала страшная смерть. А он с водкой в руке приветствовал коммунистов-победителей!

Его

отправили в Москву на поезде особого назначения, в спальном вагоне. Уже тогда этот вечно нерешительный военный был живым трупом, как политически, так и морально. Он созрел для измены. Благодаря ей, он сумел избежать виселицы в Нюрнберге. Он вернулся на жительство в Восточную Германию. Он прозябал там ещё несколько лет. Но он уже давно был мёртв. Этот посредственный, малодушный и безвольный военный подорвал дух армии своей страны. Как кошка с переломанным позвоночником, Вермахт ещё в течение двух лет, несмотря на поражения, стойко оказывал героическое сопротивление. Но битва была проиграна в тот день, когда Паулюс сдался, благодаря трусости Паулюса в глазах всего мира рухнул миф о непобедимости Третьего Райха.

Той же зимой маршал фон Манштейн, к которому так и не рискнул пробиться Паулюс, когда он мог — и был обязан — это сделать, если бы бросил все свои силы, попавшие в окружение, на прорыв к спасателям, доказал, что в подобной ситуации можно продолжать сопротивляться, вырваться из окружения и даже выиграть сражение. Три месяца он держался под непрерывным артиллерийским огнём русских, которые, избавившись от армии Паулюса в тылу, сумели стремительно продвинуться вперёд на сотню километров, форсировав Дон, пройдя Донецк и заняв часть Украины. Когда красные откатились на запад, он взял их в клещи и наголову разгромил их, отвоевав Харьков, и частично, на время оттянув катастрофу на Волге.

Если бы Паулюс прорвался к Манштейну, чтобы затем сражаться вместе с ним, или хотя бы смог продержаться в руинах Сталинграда до полного наступления весны — это было вполне осуществимо — война, возможно, ещё могла бы быть выиграна, или, по меньшей мере, нам удалось бы максимально отстрочить советское наступление.

Несмотря на всю жестокость сталинградской битвы, возможность сопротивления оставалась. В захваченном Сталинграде в руки русским попали склады с значительным запасом боеприпасов и продовольствия. Воздушный мост обеспечивал если и не полную, то существенную поддержку. Не говоря уже о двадцати трёх тысячах лошадей и вьючных животных, попавших в окружение месте с войсками, которые были равноценны миллионам килограмм мяса, пригодного для пищи. Статистика по снабжению, предоставленная Паулюсом была ложной; так делают все командиры воюющих соединений, которые обычно вдвое занижают цифру того, что у них есть, и удваивают цифру того, что запрашивают. В Ленинграде, русские, обладая в тридцать раз меньшими запасами продовольствия, два года держали оборону и, в конце концов, выстояли.

В любом случае продолжать сопротивление даже в худших условиях в Сталинграде, было лучше, чем послать двести тысяч уцелевших солдат на голодную смерть в советских лагерях.

Для освобождения осаждённых спешно перебрасывались танковые дивизии из Франции. Счёт шел на месяцы. За это время могло появиться новое оружие, способное всё изменить. Уже тогда в Третьем Райхе изобрели реактивные истребители и самолёты (с переменной геометрией, с изменяемой стреловидностью крыла?), о которых союзники даже не мечтали. К 1944 г. могли появиться первые действующие немецкие ракеты. Если бы удача не изменила Гитлеру, особенно, когда взлетел на воздух (?) завод по производству тяжёлой воды в Норвегии, то атомная бомба, подобная той, чтобы была сброшена на Хиросиму, могла бы упасть до 1945 г. на Москву, Лондон или Вашингтон. С другой стороны, не было ничего невероятного в том, что Черчилль и Рузвельт успели бы понять, пока ещё не стало слишком поздно, что им придётся отдать СССР полмира.

Они могли бы вовремя отказаться от поставок Сталину четыреста пятидесяти тысяч грузовиков, тысяч самолётов и танков, сырья и боевой техники, которые обеспечили Советам их господство от Курильских островов до Эльбы. Поэтому имело смысл стоять до конца — на берегу Волги, на Днепре, на Висле, на Одере. Каждое сражение, затрудняющее и замедляющее продвижение красных армий, возможно, спасло миллионы жизней свободных граждан Европы, оказавшихся в смертельной угрозе.

После Сталинграда, когда способность Третьего Райха к сопротивлению была восстановлена и немцы вновь захватили Харьков, ещё несколько месяцев теплилась надежда на то, что можно будет снова, в третий раз перехватить инициативу. После первой зимней кампании потребовались невероятные усилия для восстановления боеспособности европейских армий, так как Сталин приспособился к молниеносной войне, разгадав её тайну. Бросок на Кавказ состоялся, но, по правде говоря, он был неудачным, так как основным силам противника удалось ускользнуть. После второй зимней кампании и сталинградской катастрофы, имевшей не столько военное, сколько моральное значение, начать третье наступление стало ещё труднее, поскольку за это время изменилась обстановка на Западном фронте.