Гитлер. Неотвратимость судьбы
Шрифт:
Трудно сказать, подозревал ли Брюнинг о вырытой для него яме, но то, что он сам ускорил свое падение в нее, не подлежит сомнению. Пытаясь укрепить свой авторитет в стране, Брюнинг предложил весной 1929 года национализировать несколько разорившихся юнкерских поместий и передать землю безземельным крестьянам. «Аграрный большевизм» вызвал яростные протесты могущественных помещиков, с помощью которых Гинденбург получил в подарок поместье в Нойедеке. К президенту незамедлительно явилась делегация возмущенных поведением рейхсканцлера юнкеров. После недолгой беседы с ними тот самый Гинденбург, который еще совсем недавно называл его «лучшим канцлером после Бисмарка», отказался подписывать указ и намекнул Брюнингу, что если тот хочет снова увидеть его, то должен принести с собой прошение об отставке. А когда он так и сделал,
29 мая 1932 года Гинденбург предложил Брюнингу покинуть пост канцлера, но остаться в правительстве министром иностранных дел. Оскорбленный до глубины души Брюнинг отказался. Он ушел, и вместе с его уходом пала и Веймарская республика, хотя формально просуществовала еще восемь месяцев.
Тем временем большая игра в политику продолжалась, и в конце мая 1932 года Гитлера вызвал к себе Гинденбург.
— Я, — сухо произнес он, — намерен сделать новым рейхсканцлером фон Папена… Насколько мне известно, вы дали обещание поддерживать его. Так ли это?
— Да, — ответил Гитлер.
Конечно, фон Папен попытался навести мосты с Гитлером, с помощью которого намеревался либо перетащить «Центр» на свою сторону, либо расколоть его. Однако первое было невозможно, так как оскорбленный «Центр» мгновенно перешел в оппозицию к своему бывшему члену. Не произошло и раскола, поскольку «Центр» еще больше сплотился в борьбе против фон Папена.
Потом будут говорить, что в известной степени Гитлера привел к власти именно Сталин. Надо полагать, Гитлер пришел бы к ней и без его помощи. Но то, что Сталин сыграл определенную роль в становлении Гитлера и его партии, не вызывает никаких сомнений. Страх среднего класса Германии, его ведущих промышленников и банкиров и верхов весьма способствовал тому, что все они или голосовали за нацистов, или старались привлечь на свою сторону Гитлера, который очень многим казался единственным защитников от надвигавшейся с Востока красной заразы. В то же время власть предержащие сами опасались Гитлера, и, по словам того же Брюнинга, между Шлейхером и одним из руководителей рейхсвера имелась договоренность, что если «наци захотят повторить марш Муссолини из Неаполя в Рим, рейхсвер покончит с ними».
Гитлер всегда считал, что только общенациональная катастрофа даст ему шанс на победу. Его положение облегчалось тем, что ненавистный Версальский договор, огромные репарации, национальное унижение, революции, инфляция и постоянная угроза гражданской войны — все это наложило отпечаток на сознание практически всей нации. Да, потом был небольшой всплеск, но начавшаяся в 1929 году депрессия быстро возродила старые страхи и чувство беспомощности перед надвигавшейся катастрофой. Краткая стабилизация казалась теперь снова катившимся в пропасть немцам самым настоящим издевательством над ними, и их состояние было сродни тому, какое испытывали люди, заново отстроившие свои развалившиеся после землетрясения жилища в ожидании еще более сильных подземных ударов. В такой тяжелой прежде всего психологически ситуации многие немцы начали терять здравый смысл и под влиянием постоянного страха тянулись к тем, кто предлагал им те самые несбыточные надежды, над которыми при нормальной жизни они только посмеялись бы.
Гитлер предложил всего две вещи, но именно их больше всего и хотело получить большинство немцев: полное отрицание всего, что произошло в Германии после войны, и обещание возродить мощь и величие нации. Он подверг осуждению предателей, которые в ноябре 1918 года нанесли удар в спину немецкой армии, приняв позорные требования Антанты, марксистов, вместо национального единства призывавших к классовой борьбе, интернационализму и пацифизму, а также общество вседозволенности в лице безбожного Берлина и культур большевизма, попиравшего традиционные ценности, не оставляя ничего святого, а заодно и евреев, которые, по его словам, жирели на коррупции и всячески ослабляли Германию.
Взамен «демократического свинства» Гитлер предлагал веру в возрождение моральной и политической мощи Германии, признание истинно прусских ценностей — порядка, власти, жертвенности, службы, дисциплины, социальной иерархии, т. е. всего того, что
Все это привлекало не только средний класс и крестьян, но и все еще имевших вес в обществе протестантских священников, для которых обещание Гитлера возродить и сплотить нацию способствовало возрожденной вере, которую сама Церковь обеспечить уже не могла. Сумел Гитлер привлечь на свою сторону и неконсервативную интеллигенцию, которая отрицала рационализм и либерализм, заменяя их ницшеанским иррационализмом, при котором человек деловой заменялся человеком героическим.
Не менее сильно воздействовал Гитлер и на представителей бывших правящих классов, недовольных утратой своего влияния на старые средние классы, опасающихся процессов модернизации и усиления рабочего класса, угрожавшего их социальному статусу и источникам доходов, а также на значительную часть молодежи, обеспокоенную потерей возможностей для карьеры и стремящуюся к устройству своего будущего. Одной из главных причин успеха нацистов в 1930 и 1932 годах и стала та самая социальная неоднородность немецкого общества, которую невозможно объяснить обычным рациональным классовым анализом, что по большому счету и явилось истинной сутью нацизма.
Определенную роль сыграли и те в высшей степени оригинальные методы ведения предвыборных кампаний, которые для Гитлера всегда были намного важнее их содержания. Пламенные речи Гитлера и других вождей партии, все атрибуты нацистского движения, которое расценивало политику как драматическую смесь театра и религии, — все это было направлено не на разум, а на эмоции. На те самые «аффективные интересы», для которых, по словам Фрейда, логические доводы были неприемлемы. «На разум, — писал известный психоаналитик, — можно действовать надежно только тогда, когда он не подвержен влиянию сильных эмоциональных воздействий; в противном случае он действует просто как инструмент и передает требуемое волей».
Гитлер прекрасно усвоил это положение и сделал все возможное, чтобы с помощью символов, языка, иерархии, ритуалов, парадов и демонстраций подчеркнуть верховенство таких иррациональных факторов в политике, как борьба, воля, сила, растворение индивидуальности в коллективных эмоциях группы, жертвенности и дисциплины. Чего стоили в этом отношении одни факельные шествия штурмовиков, когда даже самый забитый человек вдруг начинал ощущать себя в единстве со всей этой страшной и могучей силой!
Именно поэтому Гитлер отказался от всевозможных конкретных программ. Это не только давало свободу маневра, но и позволяло группам с различными, а иногда и противоположными интересами и взглядами идентифицировать себя с нацистским движением, легко убеждаясь в том, что цели Гитлера совпадают с их собственными. Очень многие представители консервативного старшего поколения верили в то, что именно Гитлер вернет германскому народу его традиционные ценности. Молодежь видела в фюрере свободного от классовых предрассудков лидера и со свойственной ей революционностью очень надеялась на то, что Гитлер разобьет все пережитки прошлого и настоящего и станет вождем новой ницшеанской революции духа. И пока фюрер стоял за «моральное и духовное возрождение нации» и обещал объединить нацию, избавить ее от страхов и указать выход из того болота, в который ее завели социалисты, поддержка во все времена рвавшейся в бой молодежи была ему обеспечена.
Да, Гитлер был лидером самой сильной партии — непонятно было только, что же ему теперь надо было делать? На одном из собраний партийной верхушки Штрассер предложил навести мосты с «центристами» и образовать коалицию, однако Гитлер отказался.
— Нет, — завил он, — это не по мне… Все или ничего!
Что касалось штурмовиков, то Геббельс был прав — они на самом деле оставили свою «обыденную деятельность». По возвращении из Фюрстенберга Гитлер устроил в Берлине грандиозное шествие отрядов СА, которое явилось грозным предупреждением тем, кто не желал его назначения на пост канцлера. Гитлер не скрывал желания прибегнуть к политическому шантажу и с досадой заявил: