Гиви и Шендерович

Галина Мария Семеновна

Ибо напиток этот, составленный странствующим лекарем, был воистину волшебный и не был он ни ядом, ни лекарством, но проявлял скрытые качества человека, и выводил его душу на поверхность, как рыбак выводит на крючке скрытую в глубинах рыбу. И увидели все, что Джафар этот глуп и самонадеян, что нет в нем любви и почтения, что жаден он не в меру и страдает тайной свирепостью. И Ясмина заплакала и забилась под своими покрывалами, и девушки кинулись ее утешать, и уже собирались увести, но Джафар вновь схватил склянку и закричал: «Не иначе, как этот мерзкий подменил склянку и подлил мне яду, или отвратного зелья,

ибо не верю я, чтобы сей напиток был одним и тем же для всех. А ну как пусть теперь моя жена Ясмина глотнет его, чтобы разделить свою участь со своим господином!» И он бросился к Ясмине, и, откинув с ее лица покрывала, на глазах у всех заставил ее проглотить последнюю каплю из склянки (она, впрочем, не слишком сопротивлялась, поскольку хотела лишь, чтобы ее супруг перестал выставлять ее на позорище, а оставил в покое). И, вот, когда она выпила последнюю каплю, все увидели, как лицо ее засияло, точно полная луна, и что она — дева красоты несказанной, подобная гуриям в раю, и что обликом она благородна, а ликом — светла. И все воскликнули «Велик Господь! Вот достойная пара нашему царевичу!» И Джафар бросился к царю с перекошенным от гнева лицом, поскольку решил, что все над ним насмехаются, но царь отвернулся от него и позвал стражу и велел ему убираться с глаз, и Джафар глубоко оскорбился и повернулся, и ушел, нарушив все приличия и, проявив непочтительность, и забыл про Ясмину, и закрылся у себя в комнатах, и от горя и обиды желчь его разлилась по всему телу, и он умер.

И вот что было с Джафаром.

А нищий лекарь полный величия, недоступного царям, сказал царевичу: «Встань». И когда тот встал, подвел его к Ясмине, сияющей под покрывалами, и произнес: «Вот твоя избранница, та, что изначально была предназначена тебе, а ты — ей! Прежде сердце ее было обращено к неправедному, потому что глаза ее не видели его недостатков. Однако же теперь ее глаза открылись и могут отличить истинное от ложного. Иди, бери ее и будь счастлив!»

И все возрадовались, а царь сказал лекарю:

«Ты спас и Ясмину, и моего сына, и соединил их руки, проси же что хочешь, и ни в чем тебе не будет отказа!»

«Я прихожу, когда во мне есть нужда, — сказал тогда лекарь, — и ухожу, когда сам того пожелаю. А что до богатства, то оно странствующим дервишам ни к чему, ибо им принадлежит весь мир! А потому прощайте и живите праведно!»

И он растворился во вспышке света, и все в диване воскликнули: «Вот, воистину, чудо из чудес, последнее чудо! Не иначе, как не сын Адама был здесь с нами!»

И царь упал на колени и вознес хвалу Господу.

И царевич и Ясмина упали на колени и вознесли хвалу Господу.

Ибо неисчерпаемы чудеса Его, они наполняют мир и переливаются через край, и праведные души есть сосуды, собирающие божественную милость.

И царевич выздоровел и окреп, и взял Ясмину в жены с благословения царя и все они жили они долго и счастливо, пока не пришла к ним разрушительница наслаждений и разлучительница собраний…

— Красивую сказку ты поведал, о, мудрый, — сказал Гиви, — неужто

за нее и бросили тебя в сие узилище? Ведь она же безобидна!

— Возможно, для простых душ вроде тебя, — ответствовал узник, — однако ж, она полна скрытого смысла, ибо сказанное еще не есть подразумеваемое. Ведь что есть муж Востока? Полная противоположность дочери Евы! Ибо если женщина говорит «нет», подразумевая «быть может», а «быть может», подразумевая «да», то мужи Востока говорят «да» подразумевая «быть может», и «быть может», подразумевая «нет». И если женщина способна сорок лет прятать от чужих глаз свою любовь, но даже на миг не способна скрыть ненависть и отвращение, то мужи Востока, не стыдясь любви, сорок лет будут прятать от чужих глаз ненависть, чтобы в нужный миг поразить ей врага, точно клинком.

— И о чем же на деле повествует сия история, о, рассказчик?

— Ты так и не понял? Она повествует о двух царях, — отвечал узник, — оба из которых не ложные, но лишь один — праведный.

— Так ты это… призывал к свержению самодержавия?

— Глупость ты сказал, о, Гиви! Самодержавие невозможно свергнуть. Цари могут удалиться на некий срок, однако же, они всегда возвращаются, ибо таков порядок вещей. Я призывал к воцарению царя сущностного и необходимого. А вот является ли нынешний царь Ирама таковым, это еще вопрос!

— Да, — печально сказал Гиви, — Миша и вправду очень изменился. Впрочем, должно быть, мои глаза затуманены, о, мудрый, ибо я вижу его таким, каким он был прежде. Но ведь он — могучий муж, герой…

— Должен сказать тебе, о, Гиви, что, ежели бы мир спасали герои, — сказал голос из тьмы, — мир не продержался бы и дня.

— А мир нужно спасать? — вежливо поинтересовался Гиви.

— Мир нужно спасать ежедневно и ежечасно.

— Ну, Миша, по крайней мере, старается! Вот, джиннов изгнал!

— Верно, — задумчиво проговорил Мюршид. — Царь изгнал джиннов одним своим словом. Но разумно ли он поступил? Каждый поступок имеет двоякое толкование…

— По-моему, удалить джиннов во благо. Они не пропускали караваны, губили путников.

— Предположим, о, Гиви, что некто помогущественней, чем даже сам царь Ирама поставил их туда — ибо там, в горах Мрака, не только караванные тропы! Быть может, джинны были меньшим злом, сдерживающим большее зло — а теперь путь большему злу открыт!

— Какому злу? — насторожился Гиви, — я был там, я видел… там, о, Мюршид, творится нечто, от чего трясется земля!

— Это еще не есть зло, — произнес из темноты голос, — страшнее будет, ежели она перестанет трястись. Однако, дела это давние, а у тебя есть заботы и поважнее.

— Да уж, — угрюмо согласился Гиви, — это уже не моя забота. Я обречен сгинуть во мраке, где нет пути.

— Не тревожься, о, сомневающийся. Выход есть всегда, нужно лишь уповать на милость Божию. Ибо даже если закроет Он перед тобой все пути и проходы, Он покажет скрытый путь, неизвестный никому.

— Эх! — сказал Гиви, — из темницы еще никто не выбирался сквозь стены…

— Как знать. Сорок один атрибут есть у Бога, из которых двадцать атрибутов необходимости, двадцать — невозможности и один — возможности. И, если предназначение твое угодно Всевышнему, он охотно предоставляет тебе последний атрибут!

— Хотел бы я узреть этот самый атрибут в предлежащей тьме…

— Спасение грядет, — сурово сказал Мюршид, — но учти, о, Гиви, что само по себе спасение тоже есть испытание!