Гладиатор
Шрифт:
Здесь у него была маленькая однокомнатная квартирка, купленная на имя женщины, которая, согласно записи в одном из его паспортов, числилась его женой... Иван бывал здесь так редко, что не помнил никого из соседей. И был уверен, что его тоже никто не помнит. Обычно он, не глядя по сторонам, проходил по коридору к своей двери, ключом, который был всегда с ним, отпирал квартиру, быстро заходил, нерезко, но плотно притворял за собой дверь и, лишь дождавшись характерного щелчка, проходил в комнату...
Окно комнаты выходило на зоопарк. Иван открывал его и,
***
...Иван спускался по тропе и думал о чеченцах, живших в долине. И чем ближе подходил к их жилищам, тем лучше, как ему казалось, понимал дикую, первобытную правду их бытия.
Он не жил с ними, не обращался по-человечески с их отцами, женами и детьми. Но в своем воображении уже ясно представлял себе здешнюю жизнь: ее неспешность, размеренный ритм, веками выверенный уклад, в котором смерть не являлась каким-то особенным событием, а давно встала в ряд с другими явлениями природы: солнце, дождь, ветер, смерть...
Человек не может погасить солнце, остановить ветер, вызвать дождь. Он может лишь принять их существование или перестать существовать сам.
"Мы, - думал Иван, - смирились, но все ж не приняли это как данность. Солнце и ветер до сих пор для нас - боги, похожие на людей, наделенные желаниями и стремлениями, личной волей. Нас душит гордыня - мы пытаемся противопоставить свою волю воле солнца, ветра... Обижаемся на дождь и радуемся солнцу, ругаем ветер и боимся засухи... Ставили свою жизнь против жизни солнца, ветра, дождя..."
А люди, которые живут здесь, относятся к рождению и смерти так же спокойно, как к солнцу и дождю. Солнце для них - просто солнце, оно есть или его нет, оно как этот камень на тропе...
Иван поднял обломок базальта, покачал в руке: "Бог-камень. Бог-тяжесть. Чеченцы выбросили своих богов так же, как я сейчас зашвырну тебя в пропасть..." Иван размахнулся и швырнул обломок - он беззвучно скрылся за краем обрыва... Где-то внизу бежал ручей, шума которого не было слышно: он улетал куда-то по вертикали, отраженный почти отвесными стенами ущелья...
Нельзя остановить ветер, но можно остановить путь человека во времени.
Нельзя погасить солнце, но можно погасить огонь жизни человека или жар его предсмертного тления.
Нельзя вызвать дождь, но можно вызвать смерть.
Чеченец знает это еще во чреве матери. Родившись на свет и набравшись сил, он легко отнимает жизнь у другого человека, потому что уверен: он повелевает смертью. К тому же умирать так же естественно, как и жить...
"...И эти тоже ошибаются...
– в голове Ивана из потока отрывочных мыслей и ассоциаций возникала одна, главная мысль.
– Смертью нельзя повелевать, так
Он остановился, поднял глаза на солнце и заорал что-то - дико и хрипло, невнятно, но повелевающе.
И так же хрипло засмеялся.
"...Смерть надо любить так же, как солнце, дождь или ветер. Смерти надо помогать, а не торопить ее, не заставлять делать то, чего она не хочет или не может сделать... Они не знали этого, - подумал он о тех, кого убил час назад, - и поэтому умерли. Я это знал, и поэтому они не смогли меня убить... Я победил этот народ!" - заключил он.
И люди, живущие в долине, перестали его интересовать.
***
...Он прошел мимо селений в долине, даже не вспомнив о них. Тропа повернула вправо, а он шагнул прямо, к виднеющейся впереди автомобильной дороге.
Иван не знал толком, в какой именно точке Чечни он находится, мог только предполагать, что где-то на юге. Сзади, за горами, - Грузия, справа Дагестан. Впереди - Россия, Ставрополье. Что там слева, он не помнил...
Выйдя на дорогу, Иван пошел налево. Если бы он повернул направо, дорога привела бы его к селению в долине, а оно Ивана не интересовало. Куда он идет, Иван не знал, да и не думал об этом. Он направился к западу, хотя цель его пути, казалось бы, находилась на севере. Но и цели своей он не осознавал, двигаясь вперед чисто инстинктивно.
Через полчаса он наткнулся на обгоревшие "Жигули", стоявшие поперек дороги. Над рулем склонилась какая-то темная масса, в которой с трудом можно было угадать водителя. Метрах в десяти от еще коптящей дымком машины лежал полураздетый труп. Сапоги и одежду с него содрали, оставив только бриджи офицерского покроя. Иван остановился над ним.
– Стой, - услышал он позади себя тихий, но явно взволнованный голос. Сойди с дороги и двигай в кусты.
Иван сошел с обочины и направился к кустам, откуда, как он уже понял, и раздался голос.
– Стой, - услышал он опять.
– Теперь налево и вон в тот орешник...
В орешнике, повернувшись, он увидел молоденького лейтенанта с "макаровым" в руке.
– Фу, бля, - русский!
– облегченно выдохнул тот, рассмотрев Иваново лицо.
– Ты кто такой? Куда идешь? Как зовут? Садись, бля, что стоишь!
– Иван, - хрипло ответил Иван одним словом на все вопросы.
– Чего голый-то? Из плена, что ли, идешь?
Иван промолчал.
– Ты чего тут сидишь?
– так и не ответив на вопрос лейтенанта, спросил в свою очередь он.
– Машину, бля, расстреляли. Санька убили. Видел Санька на дороге? Убили Санька. Водилу тоже. Я, бля, еле выскочить успел... Ну, ничего. Мы еще вернемся. Там, впереди, станица, бля... Я их, бля, черножопых...
– лейтенант скрипнул зубами.
– За нами "Урал" шел, со взводом. Где ж они, суки, застряли? Мы и вырвались-то всего чуть-чуть...
Иван сидел молча.
– Слушай, чем это, бля, от тебя воняет? Обосрался, что ли?
– Лейтенант хохотнул.
– Не сри, брат. Мы их кровушки еще попьем...