Гладиаторы

Майор, командир второй роты отличался странной причудой — не терпел кучкования бойцов по «куточкам», был убежден, что в подразделениях роты, им же самим укомплектованной с учетом характеров солдат, их земляческих и родственно-приятельских связей, не должно быть места еще каким-то обособленным кружкам и братствам. «В отделениях и взводах держаться вместе, и никаких исключений», — внушал он ребятам. Однако своему зятю и двум его одноклассникам доверял больше, явно выделял из всех, не считал это зазорным и не допускал мысли, что тем самым подает дурной пример. Перед атакой он обходил солдат и с улыбкой, в которой тепло и забота мешались с ворчливым порицанием, просил уважить его и хотя бы одну эту вылазку провести собранно, как полагается, ну а за ним дело не станет. Переходя от взвода к взводу, он приговаривал одно и то же, причем по-русски: « Смотрите у

меня — чтоб никакой самодеятельности» [1] , — имея в виду, чтобы во время боя ребята действовали согласованно, а не через пень колоду, не увлекались и не теряли связи друг с другом. Тон его был примерно такой, каким тамада просит иных заводил не нарушать порядка застолья или учитель во время экскурсии уговаривает учеников не разбредаться, обещая по возвращении никому не ставить двоек. Можно было подумать, что солдатам предстояло идти не в атаку, навстречу смерти, а на прогулку по набережной, откуда все вернутся в целости и сохранности. И тем не менее его слова сделали свое дело, сняли напряжение перед боем. «Знает, как говорить с людьми», — сказал о майоре Мамука.

Вылазка же почему-то была запланирована штабом на двенадцать часов дня.

То, что в результате атаки рота оказалась в окружении, можно считать личной заслугой майора. Он не последовал заранее разработанному плану, во время боя его обуял чрезмерный воинственный пыл, и своим энтузиазмом он довел ребят до полубезумного, почти истерического состояния.

Сначала все шло вроде бы неплохо. У майора была достоверная информация о командире противостоящей роты — человеке, по слухам, разменявшем шестой десяток и потерявшем в этой войне двоих сыновей. «Старик Хоттабыч» (так он прозвал командира роты противника) был дядька себе на уме, дисциплину поддерживал на должном уровне, но, по мнению майора, мыслил стандартно и действовал слишком осторожно, а по части принятия самостоятельных решений был откровенно слаб.

Майоровцы (так величали ребят из роты майора) заняли позиции в глубокой балке. По правде говоря, новая позиция была хуже прежней, но общее расположение батальона вроде бы улучшилось и выглядело предпочтительней. Так получилось, что первой и третьей ротам (карабинерам — так звали их по прозвищу их командира — Карабины) для овладения высотой пришлось ввязаться в тяжелый бой. Майоровцы же довольно легко справились со своей задачей и заставили отступить неприятеля, побросавшего при отступлении даже гранатометы. Однако майор не остановился на позициях выбитого противника. Вместо того, чтобы закрепиться на них в соответствии с общим планом наступления, он продвинулся дальше. Ребята с ходу преодолели второй овраг и, одним духом оседлав вершину холма, нанесли удар по оказавшемуся, как на ладони, противнику. Тут почти вся рота, прекратив стрельбу, взялась за гранаты. В сложившейся ситуации это было правильное решение: неприятель был хорошо виден, поэтому его забрасывали гранатами прицельно, как камнями. Когда же майор, надрывая глотку, приказал поберечь гранаты, вперед вновь выдвинулись пулеметчики и принялись поливать противника длинными очередями. Снайперы, чей воинственный пыл не уступал самому майору, и на сей раз взяли на себя инициативу и эффективностью действий превзошли пулеметчиков. Первыми вниз по склону холма скатились два отчаянных брата-пулеметчика, остальные ринулись за ними.

Коба с трудом нагнал майора и с силой рванул его за рукав.

— Куда мы лезем? Зачем?!

— Пусть ребята выпустят пар!.. Да и третьей роте поможем, если врежем во фланг. Сообща и раздавим их! Здорово, а?.. — прохрипел майор и заорал: — За полчаса сотрем в порошок!.. Верно, ребята?!

Он стоял нахохлившись, как индюк, словно хотел показать бойцам сколь грозен их командир. К его картинным позам и выходкам ребята относились терпимо, поскольку, в сущности, майор был добряк и, в отличие от других командиров, в атаку всегда шел впереди — выпучив глаза и патетически взметнув автомат (у них с Кобой были одинаковые короткоствольные десантные автоматы); проорав « За мной, кролики!», он самоотверженно кидался вперед, на манер «замполита» советских времен, и, надо признать, от пуль не хоронился.

— Рехнулся, Климентич!— завопил Коба, но было поздно: ребята уже «выпускали пар» и повернуть их назад не смог бы не только майор, но и сам Господь Бог; разве что боевики, но те в беспорядке разбегались.

— Он же нас в самую

жопу загоняет! — снова закричал Коба.

Ребята с ревом неслись под гору за братьями-пулеметчиками. Неприятельские бойцы стояли на коленях. Майором овладело восторженное, полубезумное состояние. Он хохотал и вопил:

— Живьем брать демонов, живьем!

Но его никто не слушал. Расстреливали даже вставших на колени: тычком вгоняли в рот дуло автомата и нажимали на спуск.

Противник был рассеян, однако, через некоторое время пришел в себя, перегруппировал силы, укрепив оборону по обоим направлениям, и даже обнаружил намерение произвести контратаку. Майор и не подумал ее отражать, решил предоставить это своим соседям, но не тут то было! Всю огневую мощь «карабинеры» внезапно обрушили на своих. «Майоровцы» распластались среди деревьев и заняли круговую оборону.

Неприятель беглым обстрелом по фронту попытался прощупать обстановку. Похоже он получил подкрепление, и их командир — «старик Хаттабыч» — принял правильное решение: воспользовался тем, что в это время рота «Карабины» осуществляла отход на позиции, отведенные ей по плану атаки.

— Мы в глубочайшей жопе, ребята!— просипел майор, в азарте сорвавший голос.

Коба дал случившемуся исчерпывающий комментарий.

— Ты прав майор, война херня, главное — маневры! — странно спокойно произнес он, но от слов его повеяло угрозой. Он порывался застрелить шурина, но ребята не позволили сделать это.

Бой затих. Противник отошел назад, как оказалось впоследствии, чтобы дать свободу действия своей артиллерии, но майоровцы не сумели разгадать этот маневр. Мамука высказал мнение, что самым верным в сложившейся ситуации было бы, воспользовавшись затишьем, разбиться на небольшие группы и попытаться выскользнуть из западни. Майор не препятствовал такому решению, тем самым как бы передоверив зятю командирские полномочия. Мамука сам разбил подразделение на мобильные группы. Он обдуманно комплектовал эти небольшие отряды, объединяя слабых, уставших, тех, кто все еще был преисполнен воинственного пыла, и бойцов, способных брать на себя инициативу и ответственность. Мамука так умело сколачивал группы, что каждая из них была готова к самостоятельным действиям. Однако прежде решили сделать еще одну попытку прорваться всей ротой, и если уж прорыв не увенчается успехом, рассредоточиться на группы.

— С Богом, фраера! — крикнул Мамука.

И в этот момент на них обрушился артобстрел. По майоровцам сосредоточенно била не только неприятельская артиллерия, но и свои; можно было подумать, что они сговорились. Скорее всего это объяснялось тем, что карабинеры успели отойти, освобождая артиллерии простор для обработки вражеских позиций.

Один из снарядов нашел майора и не оставил от него даже клочьев. Это случилось, когда, нашарив по карманам оставшиеся пистолетные патроны, он снаряжал обойму, Мамука же подползал к нему, чтобы спросить, что он имел в виду, когда кричал, чтобы гранатометчиков переместить на правый фланг. Скорее всего майор занялся обоймой только для того, чтобы совладать с нервами. Он так и умер, не успев поведать, что за блестящий тактический маневр мелькнул на этот раз в его преждевременно поседевшей голове и почему он вообразил, что у гранатометчиков оставались боеприпасы, не говоря уже о том, остался ли в живых кто-нибудь из них. Не узнал этого и Мамука — он погиб от разрыва того же снаряда. Перед смертью он страшно хрипел, и Дато на секунду показалось, что если заткнуть пальцем дырку на его разорванном горле, то Мамука не умрет. Мамуку вырвало кровью, перемешанной с гноем. До этого Дато не доводилось видеть, как харкают кровью с гноем солдаты, больные плевритом от безвылазного сидения в сырых окопах. Жалость к несчастным одолевала каждого, кто видел их в таком беспомощном и безнадежном состоянии.

Кто-то крикнул, что пора сваливать. Затем этот кто-то привстал и во весь голос заорал: все равно, мол, погибать, хватит валяться, ребята, давайте попытаемся выйти из-под обстрела. Никто не пошевелился. Но если бы даже кто-нибудь и встал, Дато не подумал бы последовать за ним, потому что чувствовал: артобстрел скоро кончится.

Сперва смолкла наша артиллерия, затем неприятельская, усердно помогавшая нашей истреблять майоровцев. Глаза Мамуки не успели потускнеть. Дато вдруг пронзил испуг — подумал, что Коба тоже убит. Ведь будь он жив, сейчас шарил бы в поисках останков майора — как-никак шурин, брат жены. Оглядевшись, Дато увидел Кобу. Тот, видимо, знал, где находится Дато, что-то кричал другу, но Дато не слышал: от грохота разрывов он совсем оглох. Поднялись еще двое, один из них снайпер в перчатках с обрезанными пальцами. Дато вспомнил, что отчаянные братья-пулеметчики носили такие же перчатки, однако, оглядевшись, братьев не обнаружил.