Гладиаторы
Шрифт:
Клеон сидел на полу, привалившись к стене, в какой-то расслабленной позе, словно спал. Но почему на полу, а не на скамейке? Скамейка стояла рядом с ним… Приглядевшись, Орбелия заметила на лице Клеона что-то темное, какие-то темные пятна. Она поняла — кровь…
Орбелия подбежала к Клеону — он дышал. Клеон был жив, хотя и без сознания… Орбелия кинулась в свою спальню, схватила стоявший на столике у ложа кубок с вином и вернулась к Клеону. Она побрызгала лицо Клеона из кубка — он застонал. Тогда Орбелия приложила кубок к его
— А, это ты… хозяин велел мне стеречь тебя… я должен стеречь тебя… — с трудом проговорил Клеон и, привстав, тут же опустился на поспешно пододвинутую к нему Орбелией скамейку.
Орбелии показалось, что Клеон должен был быть благодарен ей:
— Как мне убежать отсюда, Клеон?
— Убежать? — удивленно переспросил Клеон и уже бодрее сказал: — Убежать ты сможешь из спальни только в атрий, не дальше: там, ты знаешь, на ночь выставляется охрана, и Пизон наверняка приказал им не выпускать тебя. Но я, госпожа, прошу тебя остаться здесь: если тебя задержат те рабы, которые сторожат в атрии, хозяин меня убьет.
— Я остаюсь, — немного подумав, сказала Орбелия и скрылась за дверью своей спальни.
Добравшись до дома, Пизон оставил полученные от Каллиста сестерции в своем кабинете, а затем прошел на половину Орбелии.
Клеон к тому времени уже вполне оправился.
— Все в порядке, господин! — выпалил он, поймав на себе взгляд Пизона, уже взявшегося за ручку той самой двери, которая вела в спальню Орбелии.
Пизон было потянул за ручку, но тут со стороны атрия послышались шаги. То был раб-именователь:
— Господин, Авл Пакуний и Аппий Флакк пожаловали…
Пизон удивленно поднял брови. С чего это занесло к нему двух известных всему Риму шалопаев, отнюдь не республиканцев, да еще и ночью? Правда, он немного был знаком с ними: два, ну три раза они обыграли его в кости (в кости ему никогда не везло), вот и все… И еще не то раз, не то два они вместе сходили в лупанар — в той холостой его жизни…
— Отведи их в триклиний, я сейчас иду, — сказал Пизон рабу, и тот бросился выполнять приказание своего господина. Помедлив, Пизон убрал руку с дверной ручки и зашагал в триклиний.
Авл Пакуний и Аппий Флакк были толсты до безобразия, чему не приходилось удивляться: оба они отличались неуемным чревоугодием. А поскольку они к тому же еще были примерно одинакового роста, человеку, не встречавшемуся с ними ежедневно за столом, запомнить, кто из них кто было совсем непросто. Иное дело — в разговоре, тут уж их спутать было никак нельзя: какой-то шутник сказал, что Авл Пакуний увидит и в сточной канаве величайшее творение человеческого духа, а Аппий Флакк видит и в знаменитейших мыслителях лишь источник нечистот. Короче говоря, один был приторен и пустозвонен, а другой — циничен и хамоват.
— Ах, Пизон, Пизон! — запричитал певуче Авл Пакуний, едва завидев
— Мы, наверное, отвлекли его от жены, — предположил Аппий Флакк. — Он, небось, бороздил ее вдоль и поперек, а тут на тебе: гости объявились…
— Но если ты, Пизон, только что собирал мед и нектар с прекрасного цветка любви, ты, конечно же, не откажешь своим друзьям в бокале старого, кислого вина, — сказал Авл Пакуний. — Мы только смочим наши иссохшие глотки и тут же удалимся, поскольку у нас еще много дел… И на прощанье мы пожелаем твоему цветку не увядать, Пизон!
— Нет, лучше мы пожелаем окаменеть его стеблю, — возразил Аппий Флакк. — За такое пожелание он наверняка нальет нам вина, и не только сейчас, но и потом, когда сделается стариком… Так что же ты, Пизон, угощаешь или нет?
Пизон, поборов в себе желание вышвырнуть обоих толстяков из дома, крикнул:
— Эй, кто там! Аристоник, Фед! (То были его виночерпии.) Вина сюда!
Авл Пакуний и Аппий Флакк присели за стол — такие обжоры почему-то не стали забираться на ложа, что Пизона несколько удивило. Пизон сел тоже. Вскоре появились рабы с амфорой вина и кратером. Разбавленное вино было подано гостям.
Хлебнув из своего кубка, Пизон спросил толстяков, уже успевших опорожнить по паре:
— И какие же это дела у вас намечены на эту ночь? (Пизон демонстративно зевнул.)
— О, большое дело! — округлил глаза Авл Пакуний. — Это дело благочестия… Мы идем поклониться Танату, дорогой Пизон, и принести Танату кровавую жертву. Может, тогда он отсрочит немного свой визит к нам, увы, неотвратимый, как ненастье, которое рано или поздно сменяет солнечные дни; неотвратимый, как…
— Как рука вора в твоем кармане в базарный день, — буркнул Аппий Флакк. — Да, смерть ворует у нас жизнь, и ее, будь она проклята, не ухватишь за руку: ее, разве что, можно только задобрить, бросив ей кошелек, или обмануть, подсунув ей под руку карман другого.
Пизон удивился:
— Неужели смерть можно обмануть или задобрить?
— Можно, можно! — закивали враз оба толстяка, и Авл Пакуний пояснил: — Наши мольбы, дорогой Пизон, если они идут от сердца, способны смягчить даже самую неотвратимость. Ведь и вода, как известно, стачивает камень.
— Если вода бьет по камню, а не льется мимо, — уточнил Аппий Флакк. — «Воды» языкатости у каждого из нас наберется на десятерых, а вот к камню «неотвратимости» нужно еще дойти. Сам он не придет, он умеет только сваливаться на голову. Вот мы и идем в храм Таната — молить неотвратимость по имени Смерть об отсрочке.
Пизон заинтересовался:
— Не могли бы вы, дорогие гости, пояснить: где это вы нашли этого Таната? В Риме, насколько мне известно, такого культа нет.