Гладиаторы
Шрифт:
— Скорее кончайте с этим! — бросил Тит солдатам, которым смерть Кассия Хереи освободила руки, кивая на Марка.
В ряды противников Марка влились новые силы.
Марк заметно ослабел. На теле его можно было насчитать с десяток ран, правда, не глубоких, но число их все прибывало. Ноги его подкашивались: он был человеком, а не богом.
И вот когда Марк, казалось, уже готов был упасть, обессилев, с моря донеслось:
— Эй! Оставьте его живым! Ты слышишь, дрянной сатир: оставь мне его живым, а не то как бы тебе не пришлось расстаться с собственной головой!
Голос был женский. С губ Тита едва не сорвалось ругательство:
Еще на триере Тит приметил красивую яхту, сначала бесцельно слонявшуюся вдоль берега, а затем устремившуюся к месту сражения. «Наверное, на яхте — молодой бездельник, ему захотелось полюбоваться на свежепролитую кровь», — подумал Тит тогда и тут же забыл о яхте: у него были дела поважнее. И пока он решал эти свои важные дела, яхта успела подойти почти вплотную к паруснику Корнелия Сабина.
Тит взглянул на женщину, осмелившуюся приказывать ему, и злоба его мгновенно испарилась: так испаряется плевок, попавший на раскаленную сковородку. То была Валерия Мессалина, жена Тиберия Клавдия Друза, только что провозглашенного императором.
Тит знал, что Мессалина во время переворота находилась в Остии. Как только Клавдий стал императором, к ней был направлен гонец, который, по всему видать, успел уже сообщить ей о счастливой перемене в ее судьбе.
— Что уставился? — продолжала Мессалина. — Ты дожидаешься, пока его изрубят на куски? Клянусь Гекатой, если он будет убит, я велю из тебя самого понаделать котлет для собак!
Тит облизал враз пересохшие губы. Все знали: Мессалина обладала огромным влиянием на слабовольного Клавдия, который не мог длительно обходиться без жены. Кинув головы преторианских трибунов на палубу, Тит бросился к сражавшимся, вопя, чтобы те остановились.
На этот раз солдаты послушались Тита быстрее, чем тогда, когда он схватился с ними за тело Корнелия Сабина: молодой преторианец представлял для них все еще немалую опасность, хотя он и сильно ослабел. Загородив собою Марка (вот, мол, как я умею повиноваться!)‚ Тит вопросительно посмотрел на Мессалину.
— Давай его сюда! — приказала Августа, и матросы ее яхты тут же перебросили на борт парусника мостик.
— Иди, чего же ты? — подтолкнул Тит Марка.
И Марк пошел.
Кровь сочилась из ран его, мешаясь с потом, и тело, вздувшееся буграми мышц, немилосердно ныло, и тошнота подкатывала к горлу — но он шел вперед, к жизни. Марк радовался жизни — ради нее он истязал свое тело, ради нее он сражался до последнего, ради нее он не дрогнул там, перед курией, когда дрогнули сенаторы и когда страх норовил обратить жизнь его в грязь.
Марк шагал к борту судна, и солдаты расступались перед ним. Они сжимали кулаки и, злобно скалясь, ворчали вслед ему, но на большее не решались. А если бы люди могли видеть богов не только когда тем хочется, они увидели бы: не одни лишь солдаты расступались перед Марком. Ведь не только в битве с солдатами отстоял Марк жизнь свою, но и в схватке с Трусостью, и Подлостью, и Ложью.
Как только Марк оказался на яхте, она отошла от парусника. Тит с досады плюнул. Как объяснить Каллисту случившееся? Не лишит ли его грек награды, придравшись к тому, что он все же упустил одного преторианца, хотя и не по своей вине?
Кстати, надо спросить у матросов мешок — не везти же их под мышкой, да и мухи меньше будут над ними роиться.
Глава четвертая. Одетая во власть
Яхта удалялась от парусника медленно — на большее нельзя было рассчитывать из-за слабого ветра. Стоя на корме своей яхты, Мессалина с усмешкой смотрела на угрюмого человека, провожавшего ее с раскрытым ртом — того, который там, на паруснике, командовал солдатами. Он напоминал ей свирепого пса, у которого хозяйской рукою был только что вытащен из горла жирный кусок: пес этот глухо рычал, истекая слюной, но не осмеливался укусить.
Да, здорово она напугала его! Конечно, быть Августой совсем не плохо… Но не слишком ли рано, не преждевременно ли прибегла она к угрозам, достаточно ли ее власть крепка, чтобы можно было пользоваться ею безнаказанно, не страшась за будущее?
Последние два дня и две ночи Мессалина провела на своей яхте, на яхту ей и доставили известие о провозглашении ее мужа Клавдия императором. А было это три часа назад. И хотя голова Мессалины закружилась от восторга, у нее все же хватило благоразумия удержаться от того, чтобы сразу же броситься в Рим.
Ей было хорошо известно и о надменной гордости патрициев, которую уже много раз считали растоптанной и которая всегда возрождалась вновь, словно феникс из пепла, лишь стоило центральной власти дать слабинку; было ей известно также и о коварстве магистратов, и о продажности толпы, в том числе — той толпы, которая состояла из солдат. Так как же могла она поверить гонцу, утверждавшему, что получение Клавдием империя [59] было встречено всеобщим ликованием? Но даже если все это и было так, то, быть может, за то время, пока гонец добирался до нее, в Риме уже все переменилось. Может, тело Клавдия уже тащат по Форуму крюками, и собаки рвут его на куски… С ее стороны было бы крайне опрометчиво сразу же броситься в Рим: куда благоразумнее было бы подождать в Остии с неделю, посмотреть, что будет дальше…
59
Империй — полная власть высших римских магистратур, основное содержание которой составляли военная власть и юрисдикция. Со времен Августа фактически империем обладал только принцепс.
Такая нерешительность Мессалины была навеяна упоминанием гонца о печальной участи Цезонии, жены Калигулы, ненадолго пережившей своего мужа. «Если Клавдий не удержится у власти, то его, по-видимому, убьют, а вместе с ним убийцам, чего доброго, захочется отправить к Плутону и меня — убили же они Цезонию», — подумала Мессалина, содрогаясь.
Через два часа после того, как гонец отправился обратно в Рим, Мессалину покинуло благоразумие, вообще-то ей несвойственное, и она велела своему шкиперу из свободнорожденных римлян поворачивать к устью Тибра, где ее всегда ждала галера с сотней гребцов. На галере можно было подняться до Рима. Сервий Лакон уже стал разворачивать судно, но тут Мессалина заметила триеру береговой охраны, нагонявшую парусник, и ей захотелось рассмотреть, что же там такое.