Гладиаторы
Шрифт:
— Значит, я пойду один, — решил Гегион.
— Прямо так, в белье? — удивилась матрона.
— Что-нибудь накину. Увидишь, как много веток я притащу.
Он стал спускаться. Матрона последовала за ним, раздраженно ворча. Внизу Публибор, единственный домашний раб, кормил собаку.
— Пойдешь со мной на реку, — приказал Гегион рабу. — Мы наберем веток и листьев. И ты с нами, — сказал он собаке, зверю ростом с теленка, с лаем рвавшемуся с цепи.
Так они и пошли:
— Куда в такую рань? — спросил зеленщик.
— Вот, веду раба и собаку за листвой и ветками, чтобы украсить дом в честь вступления в город фракийского князя, — объяснил Гегион.
— Между нами говоря, — сказал Тиндар, прислоняя тележку к ограде, — я слыхал, что на самом деле он не имеет права ни на какие титулы. Болтают, что он был гладиатором и разбойником, если не хуже.
— Чепуха! — отмахнулся Гегион. — О могущественных людях всегда ходят сплетни. Достаточно того, что он отвесил Риму хорошую оплеуху. Второй Ганнибал — вот кто он такой! Да и перемены давно назрели.
— Пожалуй, — согласился зеленщик, не любивший препирательств. — Но еще ведь поговаривают, что он дарует всем рабам гражданские права, отберет у людей деньги и дома, вообще все перевернет вверх дном…
— Чепуха! — повторил Гегион и обернулся к своему молодому рабу. — Вот ты хотел бы больше не служить мне, начать новую жизнь?
— Пожалуй, — ответил Публибор.
— Вот видишь! — сказал зеленщик, снова впрягаясь в свою тележку. — Опасная затея!
Гегион отнесся к ответу раба как к шутке.
— Вот нахал! Всего-то потому, что хозяйка строга? Мне самому от этого не сладко. Я ведь хорошо с тобой обращаюсь?
— Ты — хорошо. — Юноша был сосредоточен. Он ко всему относился серьезно и взирал на мир без улыбки. Гегион впервые обратил внимание на выражение его лица, вообще на то, что у него есть лицо. Это заставило его задуматься.
— Я ведь даже позволил тебе вступить в общество взаимной кремации!
— Верно.
— Мы с ним состоим в одном обществе, — подсказал зеленщик. — Позавчера у нас было собрание.
— Вот видишь! — удивленно воскликнул Гегион. — Совсем как свободный человек.
— Других привилегий у меня нет, — напомнил Публибор.
— Как это нет? — еще больше удивился Гегион. — Да, наверное, так велит закон… Но и это кое-что. В своем завещании я распоряжусь о твоем освобождении. Наверное, по-твоему, я зажился?
— Да, хозяин.
Гегион усмехнулся, зеленщик вздохнул.
— Что я тебе говорил? Все это опасно. Советую его выпороть.
— Значит,
— Эта так.
— Ты накопил денег.
— Накопил.
— То-то и оно! — воскликнул зеленщик. — В прежние времена это было бы невозможно. Собственность разжигает аппетит. Лучше отними у него сбережения и вели выпороть.
— Хорошее предложение, — сказал Гегион на прощанье. — А пока что мы сходим за ветвями и листвой. Надо же как следует встретить фракийского князя!
Набрав много лозы и веток с листвой, они уселись неподалеку от пасущегося стада, у реки Кратис. Собака тоже устала и распласталась рядом, грациозно, как фиванский сфинкс, вытянув лапы.
— Послушай! — обратился Гегион к своему рабу. — Вот мы сидим с тобой вдвоем у реки, рядом — величественные горы. Ты действительно желаешь моей смерти?
Юноша посмотрел на него и ответил:
— Ты действительно мой господин, а я действительно твоя собственность?
— Боюсь, что да, — сказал Гегион. — Это факт, с какого боку на него ни взгляни. Даже сейчас, когда мы с тобой одни здесь, у реки, у подножия величественных гор, ты все равно чувствуешь, как дерзки твои слова, а я считаю свои слова полными благородной снисходительности. Скажи, разве это не так?
— Так, — согласился юноша, помолчав.
— Но продолжим. Все, что существует, реально, никуда от этого не уйдешь. Вот сижу я на солнышке, грею спину, а ты сидишь в теньке и мерзнешь. Верно, это несправедливо, но так уж оно есть, и боги о чем-то думали, когда так устраивали мир. Если бы они задумали его иначе, иначе и вышло бы. Реальность — сильный аргумент, не правда ли?
— Правда, — согласился раб. — Но стоит мне тебя толкнуть — и я сидел бы на солнышке, а ты очутился бы в реке, хозяин.
— Почему же ты этого не делаешь? — спросил Гегион с улыбкой. — Попробуй! Или ты страшишься кнута?
Впервые юноша спрятал глаза и ничего не ответил.
— Ну? Что же тебе мешает? Вот мы сидим у реки вдвоем, и ты сильнее меня. Если ты убьешь меня и сбежишь к фракийцу, то сможешь забыть о страхе наказания. Почему у тебя не поднимается рука?
Юноша молча рвал траву, пряча глаза.
— Наш земляк, великий Пифагор, учил, что господам полагается божественное поклонение, а слугам — скотское обращение. Ты с этим согласен?
— Не согласен, — вскинул глаза Публибор.
— Почему же тогда ты не столкнешь меня в реку, тем более, что тебе за это ничего не будет? Почему не пустишь в ход свою силу? Почему в твоей душе стыд, а в моей волнение и снисхождение? Или все это не так?
— Все так, — сказал раб и немного погодя добавил: — По привычке.