Гладиатрикс
Шрифт:
— А сейчас ты хочешь есть? — спросил Катувольк, внезапно почувствовав, как от выпитого пива разыгрался его собственный аппетит.
— Еще как, — ответила девушка. — Я никогда не ем перед началом вечеринки. Боюсь, как бы меня не стошнило, когда кто-нибудь слишком глубоко… Ну, ты понимаешь.
Катувольк мрачно хмыкнул. Да уж, он понимал. Видел только что. Собственными глазами.
— Ну так пошли поедим.
Девчонка вдруг отстранилась, посмотрела на него снизу вверх и требовательно спросила:
— С какой стати ты это делаешь?
— А с такой, что… —
До чего же все-таки она напоминала Лисандру! Хотя в этой девушке была мягкость юности, которой у спартанки не было и в помине, пусть их и разделяло всего-то несколько лет. Ясное дело, юная потаскушка уже знала, почем фунт лиха, ей было не впервой подчиняться насилию. Все же Катуволька искренне покоробили жалкие попытки изображать удовольствие от унизительной пытки, которой подверг ее Нестасен. Сердце кровью обливалось, когда у него на глазах совсем молоденькую девчонку принуждали к подобному.
Тут он сообразил, что так и не ответил на вопрос, пожал плечами, усмехнулся и честно сказал:
— На самом деле даже не знаю. Зовут-то тебя как?
— Ну… — Девушка опустила глаза и пальцем ноги стала колупать мостовую. — Тут мне велели зваться Венерой. Но по-настоящему меня зовут Дорис.
— Странное имя.
— Оно греческое. Меня назвали по матери, — ответила она, словно оправдываясь.
— Красивое имя, — соврал молодой галл. — А меня зовут Катувольк.
— Ну что ж, Катувольк, — улыбнулась она и протянула ему руку. — В самом деле, пошли поедим? Я знаю несколько местечек неподалеку.
Ее маленькая рука утонула в его просторной ладони, и ему это понравилось.
Выходя вместе с правителем из триклиния, Лисандра старательно игнорировала косые взгляды и тихие двусмысленные напутствия. Понятно, для всех существовала лишь одна причина, по которой она вместе с Фронтином уходила прочь от гостей. Все это было до крайности унизительно, однако Лисандра была так напряжена, что для ярости у нее уже не оставалось сил.
— Какая же скука эти приемы, — идя к своим покоям, пожаловался Фронтин.
Его голос порождал легкое эхо, отражаясь от мраморных стен.
— Я должен извиниться за Валериана. Он, вообще-то, славный юноша, но выпивка действует на него скверно.
— Это не имеет значения, правитель, — сказала Лисандра. — Мне не привыкать к оскорблениям. Я слишком часто слышу их от зрителей.
— Да, верно, — кивнул он, вводя ее в небольшую приемную.
Здесь стояли три удобных ложа и стол, покрытый роскошной алой скатертью. В углу, возле маленького окна, виднелись письменный стол и стул.
— Здесь я работаю, — сказал прокуратор.
— Прекрасная комната, — пробубнила Лисандра и замолчала, не зная, как быть дальше.
Фронтин пересек приемную и опустился на ложе.
Лисандра осталась стоять возле двери, пытаясь сообразить, как вести себя.
«Может, мне следует просто скинуть одежду и постараться как можно скорее покончить с грязным и отвратительным делом?»
Она подумала об этом и вдруг поняла, что выбраться из дурацких
— Что ты там стоишь?
Фронтин улыбнулся, взял кратер и сам налил вина ей и себе.
— Сядь, прошу тебя. — Он указал на соседнее ложе.
Лисандра испытала мгновенное облегчение.
«Стало быть, все произойдет еще не сейчас. Вот была бы стыдобища, начни я раздеваться раньше времени!»
— А теперь скажи мне, как, по-твоему, ретиарий в чем-то превосходит мирмиллона? — велел Фронтин, когда она села. — Меня просто завораживают их поединки! Здесь сталкиваются противоположности, каждая из которых дает воину или воительнице свои преимущества, а с ними и недостатки. Кое-кто может сказать, что доспехи слишком уж надежно ограждают мирмиллона от трезубца и сети ретиария, но предугадать исход поединка оказывается не так-то легко.
— Меня не обучали пользоваться сетью, — подумав, ответила Лисандра. — Догадываюсь, что это дело требует немалого мастерства. Я вообще склонна думать, что ловкость и умение всегда превзойдут грубую силу. Однако все зависит от конкретного бойца. Среди гладиаторских стилей нет ни одного, который был бы непобедим сам по себе. Все дело в самом бойце, в его способности так или иначе применить на арене навыки, привитые в луде.
Фронтин продолжал расспрашивать девушку о ее отношении к играм, о различных бойцах и о том, кто, по ее мнению, чего стоил. По ходу дела их разговор, как и прежде, в триклинии, обратился к вопросам стратегии и военного дела вообще. В отличие от Валериана, Фронтин не пытался любой ценой навязать свою точку зрения. К своему удивлению, Лисандра обнаружила в нем умного и тонкого собеседника, разбиравшегося в предмете разговора порой даже лучше ее. Ну еще бы — с его-то опытом полководца! Спартанка поняла это и взялась за расспросы, жадно заполняя пробелы в своих теоретических познаниях.
Часы пролетали незаметно. Они спорили о битве при Киноскефалах, умозрительно сталкивали классические легион и фалангу, рассуждали о галльском походе Цезаря, о войнах Мария и тому подобных материях. Фронтин несколько раз заправлял лампу, в которой иссякало масло. Они попивали вино, но хмеля не было и в помине. Двое увлеченных людей рассуждали о предмете, который любили и знали.
В итоге Фронтин начал почти нравиться Лисандре. Он был остроумен и умен, а его познания в военном деле оказались поистине необозримыми. При этом прославленный полководец время от времени соглашался с некоторыми ее доводами, и она чувствовала законную гордость.
Близилось утро. Лисандра порядком устала. Показывать это было бы вопиющей невоспитанностью, и она продолжала беседу, подстраиваясь под прокуратора, явно привыкшего к ночным бдениям. Но ее силы были не беспредельны, и девушка не сумела подавить зевка. В этот момент они обсуждали тактику спартанцев в проигранной ими битве при Левктрах. Фронтин умолк буквально на полуслове.
— Прости меня, — сказал он тут же. — Смотри-ка, до чего незаметно минула ночь!
Лисандра сглотнула. Ее сердце вновь тревожно заколотилось.