Глас вопиющего в пустыне
Шрифт:
Но я хотела не об этом, а о людях, оставшихся там, в родном городке. Чудная семья Ковальских – я всегда чувствовала тепло, исходящее из этих сердец, я могу в любую минуту приехать и согреться этим душевным теплом, обогреться возле этих людей, излучающих добро, порядочность и какое-то простое человеческое счастье; милая Мирьям Семеновна – не знаю лучше человека, чем она; однофамилица моей Ляли, Люся – сколько часов провели мы вместе в разговорах, как мне этого теперь не хватает!.. Было, конечно, и другое. Моя самая лучшая подруга, с которой была связана вся юность, спилась… Почему, как – от выяснения этого тоже мало что изменится, а помочь, увы, невозможно, процесс уже необратим.
А еще была Эльвина Павловна… У нее я пропадала сутками, даже не думая о том, что я назойлива, ведь если бы это было так, она бы, наверное, дала это понять,
И в нашем городке мы много лет, что называется, «дружили». И вот однажды, ни с того ни с сего, она мне вдруг сказала по телефону: «Я для тебя умерла», и больше никогда не общалась со мной. Я не понимала, в чем дело, терялась в догадках – чем я могла ее обидеть? Оказывается, обид никаких не было, все, как я много лет спустя узнала, было очень просто: она работала в редакции газеты, это было идеологическое заведение, а я во времена советской власти была «персона нон грата» (см. 1 главу). До поры до времени власти терпели наши тесные (морально) отношения, но в один прекрасный день она захотела занять какой-то там довольно важный пост, и ей сказали, что если она будет поддерживать дружбу с этой известной в городе диссиденткой, то ей этого поста не видать.
Не знаю уж – заняла она этот пост, или нет, но меня она потеряла навсегда. (А я вот не умею с такой легкостью отказываться от людей, даже если это угрожает моему благополучию, правда, я никогда еще не была в такой ситуации, мне кажется, что для меня такое невозможно – чтобы меня кто-то мог поставить перед выбором: друзья или карьера, чтобы кто-то мог мне диктовать, как мне жить. Но я всегда была «вольным художником» и никогда ни от кого не зависела, поэтому мне легко рассуждать…). Погоревав довольно сильно (я обладаю такой специфической чертой характера – очень сильно привязываюсь к отдельным людям, я, по сути дела, «однолюбка»), я вычеркнула ее из своей души. Удивительно: как будто ее там и не было! Очевидно, это защитная реакция – то же самое произошло и с дочерью: я ее вырвала из себя с корнями, наверное, правы те, кто говорит, что я – сильная личность, хотя мне всегда при этом как-то неловко: ведь я же знаю, какая я внутри размазня…
Но однажды, приехав в городок, я что-то покупала в гастрономе около дома Эльвины Павловны (давным-давно забыв о ее существовании). Пятилетняя Женька копошилась у полок, требуя купить ей конфеты. И вдруг я увидела, как ко мне буквально с распростертыми объятиями, направляется… Эльвина Павловна, на весь магазин восклицая: «Любочка! Какая встреча!» Я в этот момент не играла и не фальшивила, это получилось само собой – я отодвинула ее руки, взяла Женьку, и мы прошли мимо нее, как мимо пустого места. Наверное, я не права – наверное, надо уметь прощать все, даже предательство. Но я не смогла. Теперь ее уже несколько лет как нет на свете – она умерла от рака (все люди, предавшие меня или обидевшие, умерли от рака – это странно). Я почти никогда о ней не вспоминаю, но, коли уж я решила «подвести черту» под своей жизнью…
…Девочка из маленького провинциального, забытого Богом, далекого сибирского городка! Одна из первых моих поездок за границу была по Италии, то есть, не «одна из», а, в сущности, самая первая. Мы проехали всю Италию с верху до низу сапога, а потом наоборот – с низу до верху, пройдя «галопом по Европам» по бесчисленному множеству ее городов (поездка продолжалась три недели, это немало). Были не только в признанных туристических
Нашей группе обещали, что мы пойдем на аудиенцию к Папе Римскому, но, видимо, что-то не сложилось. И тогда мы с Лялей решили пойти сами в храм Петра и Павла – нам сказали, что как раз завтра Иоанн-Павел Второй будет читать там молитву для всех желающих. Когда мы пришли туда, там уже стояла огромная толпа, но особого ажиотажа не было, и мы как-то без усилий протолкались в первые ряды. И вот вышел Папа со своей свитой, он был отделен от людей только тоненьким барьерчиком. Сразу за первым рядом людей стояли стулья, и все начали на них вставать, чтобы получше разглядеть Папу – и я тоже. Когда он поравнялся со мной, я его первым делом сфотографировала (у меня в то время был только плохонький «Поляроид», к сожалению), а потом возьми и ляпни: «Святой отец, я русская, благословите меня!» И тут Иоанн-Павел остановился, как вкопанный, – я уверена, что всякий другой человек ТАКОГО УРОВНЯ прошел бы, не услыхав и не заметив.
Он стал мне что-то говорить, а потом протянул руку. Но дело в том, что я же стояла на стульях, на двух стульях, которые могли предательски подо мной разъехаться, а спрыгнуть мне было некуда – меня окружала плотная толпа. И к тому же, я прямо-таки возвышалась над Папой, он протягивал мне руку СНИЗУ, а это было страшно неприлично с моей стороны, но что я могла поделать??? От растерянности я ничего не поняла, что он мне говорил, я, как собака, слышала только очень добрую интонацию, а сама мечтала только о том, чтобы это быстрей закончилось – ведь я могла грохнуться на людей в любую секунду!.. Но Папа стоял около меня, наверное, минут пять, которые мне показались вечностью, и долго-долго жал мне руку… Наконец, пытка кончилась, он ушел. Я была потрясена.
(С тех пор Ляля, как только показывали по телевизору Папу, кричала: «Иди скорей, там твоего Папочку показывают!» Но самое интересное, что, когда мы уезжали из Италии, ночью перед пересечением границы мне приснился сон: рядом со мной стоит Гитлер и пытается схватить меня за руку, я кричу: «Отойди, изверг проклятый!», но он не уходит и все цепляется за меня… Это, конечно, полная чушь, но как мне было жалко бедного Папочку, когда он умирал!!! Я знаю, что он был НАСТОЯЩИМ ЧЕЛОВЕКОМ, каких на этой Земле очень-очень мало…)
Конечно, в этом эпизоде из моей жизни нет ничего особенного – такое могло случиться с каждым. А вот чего не могло случиться с каждым, так это того, чтобы я, девочка из сибирского городка, познакомилась бы с такими людьми, как Анастасия Цветаева, Рудольф Керер, Татьяна Гринденко… Я не хвастаюсь, ведь я не искала этих знакомств специально – я не из тех, кто гоняется за знаменитостями. Все это вышло очень спонтанно, само собой, как будто так и надо было. Впрочем, все эти люди задели мою жизнь как-то не всерьез, по касательной, что ли… Цветаева была очень старенькой, за восемьдесят лет, очень религиозной старушкой, может быть, я бы могла много раз прийти к ней, но она сказала мне: «Пока не окрестишь Женьку, ко мне не приходи!», а я не могла ее обманывать, ведь Женька так и осталась некрещеной. Татьяна Гринденко, как на грех, тоже была прямо-таки религиозной фанатичкой, а мне это в людях чуждо – ведь я этого не понимаю и не разделяю. Она меня интересовала гораздо больше в качестве превосходной скрипачки, и уж на ее концерты я набегалась вдосталь, был период, когда она давала их в год огромное количество раз, и я их почти не пропускала – ни в Москве, ни в Питере. И, если другие музыканты всегда играли что-то такое традиционное и всем известное, то на ее концертах все было по-другому: она вытаскивала из забвения такие произведения, которые не играл никто, или исполняла что-то совсем уж модерновое, а в те годы для этого надо было обладать известным мужеством – власть предержащие не одобряли «модерна», и Шнитке тогда отнюдь еще не был классиком. Я слушала много известных и знаменитых музыкантов, но ничьи выступления мне не запомнились так ярко, как этой красивой молодой женщины (а сейчас она тоже, к сожалению, старушка – вот вам и доказательство несовершенства того Бога, в которого верят все эти толпы жаждущих Истины…)