Глас Времени
Шрифт:
– Это что-то невообразимое…
– Что именно?
– Я имею в виду перемещение во времени. Когда я впервые испытал чувство переноса, подумал, что просто умер, а эти видения – плод мечущегося между жизнью и смертью сознания.
– В какой-то степени это так. Ты действительно умер.
Задумавшийся Лотар широко раскрывает глаза, услышав такое.
– Каждый, кто перешагивает черту собственного времени, умирает. – Фич не намерен накалять обстановку и отвечает, не дожидаясь лавины вопросов. – Он теряется в истории, выпадая из всех процессов, начиная с тех, что происходили миллиарды лет назад. История выстраивается в обход такого человека. Но это нельзя назвать смертью как таковой, ведь
Фич задает навигационные параметры челноку; на средней скорости они летят туда, где меж колоссов высотою в небо пролегает странная равнина – почти идеальный круг, где отсутствуют высотные здания, лишь несколько темных прямоугольников возвышаются на небольшом удалении от центра этого подозрительно знакомого ландшафтного эллипса.
– При том мир удивительным образом балансирует сам себя, – продолжает Фич. – Если вы известный ученый, без которого немыслимо открытие, и вас заносит в другое время, в мире, который вы оставили, чудесным образом найдется другой человек, и великое открытие теперь будет немыслимо уже без его имени. Все происходит с поразительной скоростью. Словно перестройка событий не сложное дело, зависящее от бесконечности факторов, а игра.
– Покинув свое время, мы перестаем существовать. Но что происходит, когда мы возвращаемся? – уточняет Иосиф.
– Главное при возвращении – подобрать исходный момент, после которого вас там не стало. Это очень сложно. Если Лабберт обещал вам возвращение – он лгал, ибо с той грубой аппаратурой, которую он использовал, отыскать «свою» тысячную долю секунды чрезвычайно сложно.
– Но как он из будущего, в котором повстречал нас, смог вернуться обратно без тех последствий, которые ты описал? – спрашивает Лотар.
– Он мог подобрать лишь похожее время. Погрешность даже в половину секунды слишком велика, – уверяет Фич. – Скорее всего, он ошибся и вступил в сильный диссонанс с природой. Это может выражаться в чем угодно: от мгновенной смерти, до чрезмерно быстрого старения. Самое ужасное, когда в одной реальности существуют два человека, и плохо даже не то, что они постоянно сталкиваются лбами, плохо, что жить им приходится в нескольких микронах друг от друга. Как два испорченных кинокадра, когда при наложении один всегда выскакивает за другим, и это ужасно. Правда, такие люди обнаруживают в себе способности проходить сквозь стены, и порой их видят в двух местах одновременно. Но чаще они быстро стареют и умирают.
– Я хочу проверить, был ли в текущей линии времени такой человек, как я, – быстро говорит Иосиф. – Там вдали Москва? Я много лет прожил в этом городе. В социальных архивах наверняка обо мне что-то осталось. В крайнем случае, могу назвать номер своего паспорта. Не верю, что человек с моим именем перестал существовать!
– Человек с твоим именем сейчас тут, в 103-м… ой, забываю, что наше исчисление вам непривычно – в 2170-м году. Ты здесь. Покинутое время не плодит копий, оно быстро подбирает тебе замену, и забывает, как блудница о случайной связи. Там, внизу, нет потомков Иосифа, есть следующие поколения, произведенные другим. Но это должно быть отчасти радостно: ведь там нет и твоей могилы. В могиле другой, а ты – здесь!
– Нацист Лабберт покинул свой 1939 год, тем не менее, о нем не забыли! – Лотар силится осмыслить.
– Еще раз повторяю: в тот момент, когда он впервые покинул свое время, в пространственно-временной плоскости на его место встал другой. Когда он вернулся, всё мгновенно возвратилось.
В кабине тишина.
– Чтобы проще понять, представьте себе, что рождение, развитие и угасание Вселенной уже произошли, а машина времени дает возможность перематывать и воспроизводить разные фрагменты её существования. При этом существуют бесчисленные
И Лотар, и Иосиф, оба продолжают безмолвно думать.
– Какое агрегатное состояние ты имеешь в виду под словом «угасание»? – уточняет Иосиф.
– Это даже не вакуум. Этому состоянию нельзя дать наименование. Угасание Вселенной, образно выражаясь – тьма, в которой не существует ничего, даже единственной сверхмалой частицы.
– Если так, то почему мы живы и видим космос с его яркими звездами? Ведь «угасание», с твоих слов, уже случилось.
– Как бы мы ни пытались, львиная доля смысла останется за пределами нашего разума, – говорит Фич, пытаясь интонацией поставить точку в этом философическом разговоре. – Есть вещи, которые недоступны человеку. Нужно стать кем-то большим, чтобы открылось новое.
– Кем же?
– Уж точно не существом с парой рук, парой ног и головой на шее, – тоскливо отвечает Фич.
– А я думал, человек – это высшая ступень развития. Тем более в вашем времени.
– Это так, но нельзя останавливаться только на этом. Нужно все время двигаться к новому. Сегодня человек достиг своего пика. Сейчас наша цивилизация на пороге глобальных перемен, и завязавшаяся Антарктическая война может нам сильно помешать.
– Каких перемен?
– Не хочу ничего объяснять, хочу, чтобы вы сами поняли. Время покажет: может, ответ вам знать и не надо.
На высоте в сотню метров челнок медленно рассекает воздух. Под ним – почти не изменившаяся Москва, какой она была полтора века назад.
Поскольку колесная техника утратила свою массовость, дороги в черте города подверглись невообразимой метаморфозе. С проспектов содран вековой асфальт и посажены деревья. Даже узкие улицы не избежали озеленения.
– Почему отказались от строительства небоскребов в Москве? – спрашивает Иосиф.
– Во всем мире насчитывается несколько сотен крупных городов, оставшихся в неприкосновенности. Прежде всего, это исторические столицы бывших государств. На сегодняшний день дома этих городов в запустении – их внутренние помещения не подходят нам хотя бы по росту. Сохраняли их отнюдь не из любви к архитектуре. Причина в другом: под этими городами кроются огромные пространства пустот, которые сильно затрудняют строительство многокилометровых высотных сооружений. И еще вопрос: как построить что-то с большим основанием, допустим, на Манхеттене? Сносить, забирать внутрь? Нет, это не выгодно. Многие сошлись во мнении, что лучше заморозить старые мегаполисы и организовать новые.
– Зато получился неплохой парк, – пожимает плечами Иосиф, меланхолично взирая на крышу своего дома, который случайно оказался прямо под ними.
– В Германии дела обстоят так же? – вмешивается Лотар.
– Как и везде в Европе.
В салоне вновь становится тихо. Лотар размышляет о семье, пытаясь поломать парадоксы времени и осознать, что к чему. Иосиф думает о словах Фича про «большие перемены». Люди затевают перемены, когда возникают какие-то трудности, но что может препятствовать такому сильному и современному обществу? Видимо, что-то архиважное!