«Гласность» и свобода
Шрифт:
Андрей дважды сбегал из поезда, когда его после задержания высылали из Москвы. Митя Эйснер однажды был не только арестован на пятнадцать суток, но и зверски избит на выходе из моей квартиры. За мной слежка была настолько явной и бесцеремонной, что я пару раз заходил в ближайшее отделение милиции и писал заявление о том, что меня преследуют какие-то подозрительные люди, указывая милиционерам на дежурившего во дворе «топтуна». Те его задерживали, ему приходилось что-то объяснять, в конце концов – предъявлять свое удостоверение, а я тем временем уходил.
Но «Гласность» все же защищали международные организации, зарубежные газеты, журналы, политические деятели. Гораздо сложнее дело обстояло в провинции –
Году в девяносто первом М. В. Шмаков еще приглашал меня на «круглый стол» по разделу имущества ВЦСПС, предлагал в собственность какой-то санаторий на Черном море – по-видимому, я еще мог быть полезен ему в качестве ширмы для этого грабежа. Исаев, забывший о том, что он – анархист, старался себе что-то урвать, а я сказал, что профсоюза уже нет и принимать участия в этом торговом мероприятии не вижу необходимости.
Потребность в независимой информации о Советском Союзе была в эти годы так велика и у нас, и за рубежом, что параллельно с ростом объема и серьезности материалов журнала «Гласность», посоветовавшись с Аликом Гинзбургом, примерно через год мы сформировали и первое в Советском Союзе (он придумал название) независимое информационное агентство «Ежедневная гласность».
Теперь каждое утро по факсу или с курьером мы рассылали пять-шесть страниц информации о прошедшем дне, собранной нашими сотрудниками ночью от сотен добровольных корреспондентов по всей стране. Плотность нашей информационной сети была так велика (иногда по четыре-пять корреспондентов в каждом городе), а опытность сотрудников и в шесть часов утра приезжавшего одного из четырех редакторов настолько безусловна, что и здесь нас ни разу не удалось поймать, хотя попытки дезинформации КГБ производил постоянно.
Особенно характерной была история с паническими сообщениями о массовых зверских убийствах в Армении, кажется, в аэропорту Звартноц. Нами было получено три таких сообщения из разных источников. Какой-то человек, называвший себя армянским священником, вопил в телефон:
– Я вижу, как несут трупы.
Андрей Дмитриевич в ужасе обратился к президентам США и Франции, к премьер-министру Германии, Подрабинек опубликовал это ложное сообщение в «Экспресс-хронике». Но мы не дали его в «Ежедневной гласности» даже как непроверенное. Кажется, всего один корреспондент сообщил нам, что это ложь, и нашего опыта было достаточно, чтобы это понять. Сахарова потом и в СССР и за рубежом обвиняли в распространении ложной информации, но «Гласность» обвинить было невозможно.
Вскоре рано утром кроме редакторов начали приезжать переводчики, появился и английский вариант –
Я на это, как правило, отвечал, что Андрей Дмитриевич, как и полагается приличному человеку, доверяет до тех пор, пока не убеждается, что верить нельзя. У меня есть журнал, агентство, много информации о том, что в действительности происходит в стране, и потому я не доверяю официальным заявлениям. Когда у Сахарова будут для этого основания, он изменит свое отношение к Горбачеву, что и произошло в действительности. На статьи Саши Подрабинека я, как и Андрей Дмитриевич, не отвечал – мало ли было разных статей.
Да и времени на это не хватало – за окнами бушевали восемьдесят седьмой – восемьдесят восьмой годы. Главным было добиться освобождения тех, кто еще был в тюрьмах. В конце мая должен был закончиться трехлетний срок заключения у литературоведа и архивиста Александра Богословского, с которым я был дружен еще с шестидесятых годов. Переносил он лагерь очень тяжело, как всегда «кураторы» из КГБ пытались этим воспользоваться, шантажировали получением нового срока (тогда это было вполне реально), пытались склонить к сотрудничеству. Его жена Альбина – крестная мать моего сына Тимоши, близкий наш с Тамарой друг, была в отчаянии. Но в Москву должен был приехать с визитом Ширак, как все западные политики, он считал необходимым дать то ли обед, то ли завтрак диссидентам, и очаровательная Сильвия де Брюшар – первый секретарь посольства, советовалась со мной, кого на встречу с Шираком пригласить. Я рассказал о положении Александра Николаевича и попросил пригласить Альбину Митрофановну. Что и было сделано. Альбина получила приглашение, и ее муж тут же был освобожден, посажен в поезд так, чтобы успел к обеду в посольстве и даже снабжен деньгами на покупку одежды, чтобы выглядеть чуть менее истерзанным.
В Москву, в первую очередь в «Гласность», часто приезжал Звиад Гамсахурдия, привозил материалы, предлагал собственные проекты. Иногда его просьбы были совершенно неприемлемы: скажем, он просил рекламировать книги его отца – известного грузинского писателя, с тем, чтобы их начали переиздавать, а он поделится гонорарами с «Гласностью». Коммерческих предложений мы получали довольно много, но в эти игры никогда не играли.
Среди прочего Гамсахурдия привез документы о судьбе турок-месхетинцев и о созданном в Тбилиси «Обществе Ильи Чавчавадзе».
Турки-месхетинцы были этническими грузинами, в годы турецкого владычества принявшими ислам. Их, как и крымских татар, в сорок четвертом году выселили в Среднюю Азию как пособников фашистов, что было уже совсем бредом – немецких войск в тех районах Закавказья и близко не было и никакой помощи ни теоретически, ни практически оказывать немцам они не хотели и не могли. Высланы они были, по-видимому, как и другие мусульманские народы Кавказа и Крыма, в связи с тем, что у Сталина были послевоенные захватнические планы не только в отношении Европы, но и в отношении Ирана и Турции, а потому на всякий случай зачищался тыл. Так или иначе, месхетинцы хотели вернуться домой, но в плане хрущевской реабилитации народов были забыты и теперь требовали справедливости. Месхетинцы были гораздо малочисленнее и, может быть, менее активны, чем крымские татары, судьбой которых «Гласность» занималась с первого дня, но было ясно, что это тоже изувеченные советской властью люди.