«Гласность» и свобода

Григорьянц Сергей Иванович

Для Нины Петровны приход в «Гласность» был продуманным и принципиальным шагом – однажды она мне прямо это сказала. По своей высочайшей деликатности и сдержанности она никогда не осуждала друзей – Сергея Адамовича и Лару – за то, что они отказались сотрудничать с «Гласностью». Нина Петровна – одна из старейших участниц диссидентского движения, многие годы руководившая Солженицынским фондом в России и одна из самых ясных, мужественных, спокойных и бесспорных личностей в диссидентском движении (без нее его просто нельзя представить), своей работой в «Гласности» считала важным подчеркнуть единство всех демократических сил. Подчеркнуть преемственность нарождавшегося демократического и уходящего диссидентского движений.

Для Нины Петровны «Гласность» с ее массовостью, ориентацией на помощь множеству

людей, приходивших к нам с жалобами и рассказами о том, что творится в России, была, как и фонд Солженицына, внутренне ближе и более оправданной, чем все больше уходившие в сомнительную советскую политику любимые друзья Лара Богораз и Сергей Ковалев. Она никогда не критиковала их вслух, приносила для публикации отчеты о собраниях «Московской трибуны»⁴, но, хорошо зная Лару и Сергея Адамовича, была убеждена, что из их попытки издать собственный, более умеренный, журнал ничего не выйдет, как оно и оказалось после двух лет стараний. А главное, внятный отказ «Гласности» играть в какие бы то ни было игры с властью был ей бесконечно ближе. И Нина Петровна приводила одного за другим многочисленных своих друзей, иногда еще с 1960-х годов (например, Владимира Микуловича Долгого) для помощи «Гласности» и оставалась одной из важнейших опор журнала с первого до последнего дня. Хотя ее, конечно, пытались переубедить.

Андрей Шилков, будучи очень больным после тяжелого срока и чудовищной ссылки, являлся главной и героической опорой «Гласности». Целыми днями сидя на крепчайшем чае – почти чифире, теряя сознание в метро, он тащил на себе не только всю организационную работу, но еще и прекрасно писал, а главное – четко ощущал, вполне разделял и доводил до практического воплощения жесткую оппозиционность и неприятие как «реакционной», так и «либеральной», спускаемой сверху советской политики. Андрей, так же как и я, в отличие от большинства диссидентов, ясно ощущал, что освободили нас из тюрем и ссылок не из гуманистических побуждений и стремления к демократии, а из вполне корыстных политических расчетов двух организаций – ЦК КПСС и Комитета государственной безопасности. Он, как и я, знал и помнил соседей по пермским лагерям и тюрьмам, не подходящих для освобождения и странным образом погибших. Да и убитых КГБ – не в зонах, а на советской воле – замечательного поэта и переводчика Костю Богатырева, армянского художника Минаса Аветисяна, украинского композитора Владимира Ивасюка, литовских священников; была и неудачная попытка отравить Владимира Войновича. А скольких имен мы не знаем! Выборочные убийства тех, кого неудобно было судить, и чья смерть могла запугать остальных, были излюбленным приемом КГБ под руководством Андропова в 1970-е годы. Мы сами в разное время в тюрьмах были близки к такому концу, а главное – всё, что теперь говорили власти, что происходило вокруг, было или откровенно лживо или, уж во всяком случае, двусмысленно. Мы не верили в гуманизм КГБ ни одной минуты.

После триумфального выхода первого номера – начала свободной печати нового времени – на пресс-конференции в моей квартире, куда втиснулась чуть ли не сотня журналистов со всего мира, власти поняли, что с моим освобождением они несколько поторопились. Их ожидания, что я буду послушным объектом для рекламы перестройки и вернусь к литературоведению, не оправдались. Меня пригласил к себе Д. Ф. Мамлеев – тогда заместитель председателя Комитета по печати СССР и стал уговаривать прекратить издание «Гласности».

– Ну, зачем вам это? Вы можете печататься в любой газете и в любом журнале в СССР. Я это гарантирую.

Меня публикации в «Правде» не соблазняли, да и не только я писал и печатался в «Гласности».

– Закона о печати в СССР нет. Разрешение на издание журнала я получать не обязан. Первый номер «Гласности» вышел, выйдет и второй.

Почти каждый день Радио Свобода, Би-би-си, «Голос Америки» и «Немецкая волна» передавали сообщения об издании первого свободного журнала в СССР и материалы из него. Снова арестовать меня было для властей уж очень невыгодно, хотя аресты по политическим обвинениям, правда, несколько сократившиеся, в СССР все еще продолжались.

Проблема была в другом: для издания серьезного журнала нужны были профессионалы.

Среди диссидентов, издававших «Бюллетень В», их не было. К тому же Лена Кулинская, как только представилась возможность, уехала за границу – ей до смерти надоели игры советской власти и хотелось серьезно и свободно поработать по специальности. Таня Трусова тоже с наслаждением вернулась к преподаванию русской литературы (как всегда, без оглядки на идеологических цензоров) – для нее это было дороже журнала, который могли делать и другие.

Через несколько месяцев в «Гласность» пришел, освободившись из лагеря, журналист Алексей Мясников. Но либеральные советские журналисты, в том числе и из «Нового мира», – осторожные Андрей Нуйкин, Юрий Черниченко, Отто Лацис и другие, встречаясь со мной в общественных местах, боялись даже здороваться. Впрочем, винить их не за что: идти или нет в тюрьму за желание говорить правду – каждый решает сам, а они мало верили словам Горбачева. По Москве гуляла частушка:

Товарищ, верь, пройдет она,Так называемая гласность,И вот тогда госбезопасностьПрипомнит наши имена.

Память о недавних арестах была еще свежа. Более храбрый Анатолий Стреляный вскоре начал работать на Радио Свобода и тоже не нуждался в нищей «Гласности». Единственный из крупных журналистов Василий Селюнин – ведущий публицист в «Известиях» – сам предложил пару своих серьезных аналитических статей, но и то как запись его выступлений в конференц-зале «Известий», куда, конечно, сам меня провел, а перед этим передал текст.

Единственно возможным путем создания хоть в какой-то степени профессионального журнала было привлечение людей окололитературных. Так в редакцию пришли Володя Ойвин, совсем юные Митя Эйснер, Митя Волчек, Андрей Бабицкий, Виктор Резунков. У них было преимущество – благодаря молодости и дистанцированности от диссидентского движения об интересе к ним комитета можно было не думать. Позже из Новосибирска приехал Алексей Мананников, отсидевший три года в лагере за неосторожное письмо приятелю. Пришли еще несколько человек с менее очевидными для меня судьбами. Все они стали известными журналистами. Вместе с Ниной Петровной Лисовской, Андреем Шилковым и, конечно, моей женой Тамарой, с которой мы учились на факультете журналистики и которая была редактором, вероятно, лучшим, чем я, они и составили костяк редакции – первого в эпоху перестройки и единственного (по тем быстротечным временам) крупного независимого журнала в Советском Союзе. Свою холостяцкую квартиру предложил для редакции Кирилл Попов.

Андрея Черкизова, который хотел работать в «Гласности», я побоялся брать в редакцию: его связи с певцом Петровки и Лубянки Юлианом Семеновым были хорошо известны и казались мало подходящими. Полученная им через пару лет номенклатурная должность председателя Комитета по авторским правам за рубежом (контроль публикаций за границей) только подтвердила мои опасения. Его ультрадемократическая риторика меня не убеждала. И без него только что созданная «Гласность» уверенно становилась на ноги.

Участие КГБ в перестройке

Приходил на разведку Глеб Павловский. Он был из тех диссидентов, кого я называл «покаянцами» (отец Дмитрий Дудко, Звиад Гамсахурдия, Петр Якир, Виктор Красин) – арестованные КГБ, но не осужденные, эти люди публично признали, что все, что они писали и говорили, было им продиктовано ЦРУ и являлось, как они теперь поняли, чудовищной клеветой на дивный демократический лагерь мирового социализма.

Сотрудничество с «компетентными органами» у Павловского, по-видимому, продолжилось: он был заместителем главного редактора тонюсенького и мало известного кому-нибудь, кроме диссидентов, журнальчика «Век XX и мир». С его помощью особо доверчивым диссидентам объясняли, что ничего своего создавать и издавать не надо – они могут печататься вполне легально. Ковалев, Богораз, Абрамкин и некоторые другие покорно печатались в этом созданном для них КГБ и никому не известном журнале. Зато у диссидентов создавалась замечательная иллюзия причастности, вписанности в меняющийся, но, бесспорно, советский мир.