Главный рубильник (сборник)
Шрифт:
– Вот уж не думал, что буду желать собственной смерти, – посмотрел на Бурмахеля отец. – Лучше бы мы погибли с тобой в море! Вот уж тогда точно наши жизни достались бы его духу!
– Он отдал наш камень садовнику! – пискнул Бурмахель.
– Что ж, – пожал плечами отец и посмотрел на застывшего в ожидании у помоста толстомордого. – Незавидный ему достанется выигрыш, если мы проиграем. Жалкая лачуга, да полмешка рыбы на льду в погребе. Он, конечно, рассчитывает, на крепкий дом корзинщика…
– Чей это камень? – выкрикнул бургомистр.
– Рыбака … – начал кричать
Отец Бурмахеля взял сына за руку и поволок его к помосту, чтобы принять в ладонь серый голыш.
– Это не наш камень, – выдохнул Бурмахель в брезгливое лицо бургомистра, но ударили барабаны, толпа выдохнула, зарычала, а отец Бурмахеля схватился за плечо сына и прошептал через силу:
– Подожди. Мне нужно присесть. На меня смотри. На меня.
И Бурмахель опустил тяжелое тело отца на камень, не сводя с него глаз. Хотел отвести, оглянуться, посмотреть, что происходит за спиной, что за зверь зарычал, зашевелится, заскреб когтями по камню, но глаза отца не отпускали, как не отпускали раньше его руки, прижимавшие сына лицом к каменному животу, закрывавшие глаза и уши. И только когда зверь умер, рассеялся, растворился, рассеялся, отец обмяк. Бурмахель обернулся и увидел почти уже пустую площадь, темные пятна посредине ее, и последних горожан, что подходили к огню и бросали в него вымазанные кровью повязки и какие-то красные лоскуты.
– Отец!
– Все, парень! – начетчик ударил отца Бурмахеля по щеке, подергал его за нос. – Губы синие. Слабак твой отец, умер со страху.
– Мой отец не трус! – зарычал Бурмахель, почти так же, как рычал недавно зверь за его спиной.
– Но-но! – хмыкнул начетчик. – Трус он или не трус – теперь все едино!
– Это был не наш камень, – прошептал Бурмахель и обессилено упал на колени.
– Пойдем, – Халса потрясла его за плечо, поймала ладонь, потянула за собой.
– Подожди, – Бурмахель вздрогнул от акульего рта, от незрячих глаз, от человеческой речи, которой на его памяти девчонка воспользовалась впервые. – Подожди. Отец!
– Его уже нет здесь.
Она говорила спокойно и смотрела на плечо Бурмахеля, словно пыталась высмотреть там что-то важное.
– Чего ты хочешь? – он, наконец, проглотил короткие слезы.
– Пойдем, – она потянула его за собой. – Только не оборачивайся.
Она повела его прочь с онемевшей площади, повела по узким улочкам, спускающимся с известковых холмов к морю, повела через распахнутые настежь городские ворота, стражники на которых показались Бурмахелю или пьяными, или сумасшедшими. У нее была узкая, прохладная рука.
– Это был не наш камень, – повторил Бурмахель.
Она кивнула.
– Куда мы идем? – спросил Бурмахель.
– К скалам, – ответила Халса.
Солнце вновь опускалось в море, но оставалось желтым, словно Бурмахель и в самом деле расплющил его прошлым вечером. Или вся кровь осталась на камнях городской площади. Узкая, еле приметная тропинка убегала вверх, виляла между валунов и колючек, пробиралась через заросли можжевельника, прыгала
– Вон! – вытянула к горизонту руку Халса, все так же не сводя незрячих глаз с плеча Бурмахеля. – Видишь?
Бурмахель прищурился. Горизонт покрывали завитки далеких парусов. Сотен или тысяч парусов.
– Савойские пираты, – гордо сказала Халса. – Я долго пела, пока не разогнала туманы. А потом приплывут корабли иноземных королей. Я подсказала им проходы между мелей и рифов. А потом придет буря и смоет в море и тех, и других. Но до бури мы успеем спрятаться в твоем погребе. Ты не волнуйся, мы подождем здесь только пару дней. Там в ложбине я припасла бутыли с водой, немного сушеной рыбы и хлебных корок.
Бурмахель посмотрел на город. Он показался ему оранжевым от лучей солнца. Тихим и добрым.
– Как ты спаслась тогда?
Она все еще смотрела ему на плечо.
– Разве я спаслась?
2010 год
Сегодня:
Кубики
01
Если бы люди в поселке умели летать, то мало бы кто удержался, чтобы с утра не расправить крылья, не взлететь в небо и не замереть в вышине. Посмотреть на север, где за рекой шумит город. Посмотреть на запад, где сплетаются рельсы, спят рыжие вагоны и над ржавым железом торчат два крана – один с железной клешней, другой с магнитной блямбой. На юг, где сразу за кладбищем стоят в бурьяне трамплины и горки мотоклуба, а еще дальше пасутся коровы, а за нами тают известковые увалы и управляется с экскаватором дядя Саша. Посмотреть на восток, где ничего не разглядишь, потому как утреннее солнце слепит глаза, но в его лучах точно прячутся несколько поселковых улиц, а так же школа, огороды, желтые от сурепки поля и уже у самого горизонта неясной полосой лес. А потом закрыть глаза и просто парить до той самой секунды, пока откуда-то издалека, снизу, от самой земли не донесется испуганное:
– Генка!
Мамы – это, конечно, особенные люди, потому что реагируют на обычные вещи особенным образом. К примеру, сидит взрослый человек (все-таки во второй класс перешел) на коньке крыши, расставляет в стороны руки, ловит лицом ветер и не собирается никуда лететь (крыльев-то нет, да и зачем он, спрашивается, страховку на пояс прицепил?), а мама внизу у лестницы кричит так, словно ее ребенок сию секунду отбывает в дальние края. (Уф, бывают же иногда предложения длиной в половину диктанта!)
– Генка! Слезай немедленно! Ты что, по-человечески не понимаешь? Нельзя на крышу! Не-льзя!
(Интересно, как правильно – «не-льзя» или «нель-зя»?)
– Мама! Ну, вот же страховка! Дядя Саша сделал!
– Я вот до тебя сейчас доберусь, и никакая страховка не поможет!
(Ага, достань меня сначала).
– И дяде Саше твоему достанется!
(Хотелось бы на это взглянуть. И почему он мой?)
– Быстро слезай! И сделай так, чтобы я тебя там больше не видела! Ты понял?