Главред: назад в СССР 4
Шрифт:
— Так что, Женя? — Бродов вздохнул, когда подробно обрисовал мне обстановку в редакции. — В итоге все, о чем мы вчера говорили, придется задвинуть?
— Не все, — я покачал головой. — Половину точно, а остальное уже в следующие номера. Вечерку сдавать весело будем… Но что поделать. Хорошо еще, что Зоя с Кларой Викентьевной тоже вышли. У меня прям камень с души свалился.
— И у меня, — усмехнулся Арсений Степанович.
— Чует мое сердце, что они поторопились, — я покачал головой, делясь с заместителем своими подозрениями. — Но не признаются, говорят, что выписались по показаниям здоровья… Ладно, Степаныч. Пора нам коллектив
Собрание я в итоге провел общее. Все-таки перестройка касается всех и каждого, поэтому быстро обозначу основные моменты, а потом отпущу всех, кроме журналистов. Попросил Валечку направить сотрудников в ленинскую комнату, чтобы поместились, и встал, не теряя времени, за трибуну. Причем прошмыгнул поскорее, чтобы не пересечься с Никитой и Бульбашом раньше времени. Потом с ними поговорю, отдельно.
Коллеги, увидев меня, улыбались — видимо, понимали, что сейчас я отвечу на все вопросы. А они есть, это заметно по растерянным лицам. Все, от водителей, поваров и бухгалтеров до верстальщиков и журналистов, сегодня проснулись в другой стране. И это им еще не известно, что будет дальше… Или не будет.
— Здравствуйте, товарищи! — я жизнерадостно поприветствовал собравшихся. — Рад видеть всех и каждого. Рассаживайтесь, у нас важный разговор.
Сгорбленными тенями мелькнули фигуры Никиты и Бульбаша. Оба диссидента в рядах журналистов-районщиков прятали взгляд…
— Евгений Семенович, что происходит? — не выдержала Марта Мирбах. — Как дальше жить будем? Но, главное, как работать?
Я мысленно улыбнулся. Обычно скромная театралка первой решила озвучить общее беспокойство. А что особенно показательно, сделала акцент именно на профессии, на политике нашей редакции. Мол, с жизнью и сами, скорее всего, разберемся, вы нам лучше скажите, что теперь делать.
— Помолчи, Рудольфовна! — неожиданно попытался ее урезонить Шикин. — Ты ведь журналист, дай высказаться, а потом задавай вопросы.
— Сейчас обо всем поговорим, — я обвел взглядом зал.
Вновь передо мной лица. Очень разные, но при этом одинаково встревоженные. Даже Клара Викентьевна и Зоя Шабанова, которые были со мной на партийном собрании, жадно ловят мой взгляд и ждут, когда я все разложу по полочкам. Непередаваемое ощущение. Заставляющее сердце взволнованно биться — и от чувства гордости за себя, и от осознания ответственности за всех этих людей. Тех, кто доверился мне.
Соня Кантор, хрупкая молодая девчонка, не побоявшаяся бросить вызов зарождающейся советской мафии. Фотографы, Андрей и Леня, совершенно разные, но сейчас с одинаковым нервным мандражом беспрестанно поправляющие кофры с аппаратурой. Анфиса Николаева, крупная волевая девушка, думавшая, будто способна писать лишь про спорт, а в итоге раскрывшаяся в других жанрах. Старички Шикин, Горина и Метелина, поначалу не принявшие мои нововведения, но сейчас глядящие на меня уже как на авторитетного руководителя. Люда и Катя, заметно повзрослевшие и посерьезневшие подружки. Сосредоточенный Аркадий Былинкин. Внезапно осунувшаяся добрячка Мирбах, мрачный Арсений Степанович Бродов. Наивная Юлька Бессонова, которую я, хочется надеяться, действительно сбил со страшного пути Феи-Морфеи. Внештатник Трунов и колоритный усач Хлыстов, мой главный радийщик. И, разумеется, Никита с Виталием Николаевичем. Все мои журналисты.
А еще метранпаж Правдин,
— Советская власть меняется, — начал я. — Партия сделала выводы и планирует перестроиться. Исправить ошибки, оставив все лучшее и заменив то, что себя не оправдало. Для нас с вами, коллеги, ничего нового. Мы по-прежнему работаем в соответствии со своими задачами. Доносить людям информацию, учить их думать и принимать самостоятельные решения.
— А откуда нам брать-то ее, эту информацию? — вновь подал голос Шикин.
— Напрямую из райкома, — ответил я. — Думаете, у меня есть все готовые ответы? Отнюдь. Я буду разбираться вместе с вами. Разбираться, докапываться до мелочей, чтобы у читателей не оставалось вопросов. Для этого нам дают больше свободы действий. Перед нами открылось окно возможностей, и теперь главное — правильно этим воспользоваться.
И я рассказал им обо всем, что мы обсуждали сначала на партсобрании, а затем и в узкой компании райкомовских секретарей. Об аудиогазете, о киностудии, о сети консультационных бюро. О расширении штата и… О том, что в скором времени у наших изданий появится конкурент.
— Что? — первой отреагировала старушка Метелина. — Евгений Семенович, вы серьезно?
— Не шутите? — подхватила ее подружка-коллега Евлампия Горина.
— Как же так, товарищ Кашеваров? — недоумевал Шикин, который был сегодня в ударе. — Получается, все наши старания — петуху под хвост?
Коллектив в ленинской комнате взволнованно зашумел, я поднял руку, чтобы собравшиеся успокоились.
— Я понимаю, что новость довольно неожиданная, — когда страсти поулеглись, я принялся гасить негатив. — Вам кажется, будто мы сдались, я правильно понимаю, Пантелеймон Ермолаевич? Оставили поле битвы, где до этого одержали победу?
— Все верно! — гневно сверкнула глазами Метелина. Даже со стула вскочила. — Для чего тогда был этот фарс с опровержениями?
Вот так. Грустно, а я ведь думал, что Людмила Григорьевна, выйдя за свои прежние рамки, легче воспримет обновление. Я ошибся. Инерция мышления никуда не делась. Метелиной было комфортно в привычном мире, она готова была меняться, пока стабильно все остальное. Но перемены ее пугали. Ей просто страшно. И непонятно, почему враг, с которым боролись, вдруг стал частью привычной картины мира. Что «Любгородский правдоруб» теперь не подпольный журнальчик, а городская общественная газета. Официально, конечно, пока еще нет, мы ведь только сегодня обсудили концепцию, а редактор еще в больнице… Но все-таки.
— Это не было фарсом, Людмила Григорьевна, — я покачал головой. — Это все было нужно. И нужно по-прежнему. Просто раньше у нас была полемика с неизвестными, а теперь… Теперь мы будем вести пламенные дискуссии с коллегами. Возможно, это будет кто-то из здесь присутствующих. Те, кто захочет… преподносить информацию несколько по-иному.
— Это как же? — пожилой ветеран Шикин раскраснелся и тоже вскочил. Его губы тряслись. — Как по-иному? По-белогвардейски?
«Мой дед из Оренбурга, он многое рассказывал, — тут же всплыло в моей памяти. — Живьем закопали красноармейцев…»