Главы Апокалипсиса. Начало
Шрифт:
— Злой ты, внучок…
И когда только дед успел подойти ко мне? Ведь у меня опять включилось зрение, позволявшее видеть все вокруг, а время замедлилось.
— А ты, дедушка, добрый, — съязвил я, показывая на тело, которое булькало и хрипело. Сильно пахло калом.
— А я, внучок, добрый… — дед усмехнулся и присел к телу. – Вона сколько добра-то…
Пока я обдумывал дедову фразу, он уже, кряхтя, снимал с гостя портупею. Дедов обрез исчез так же непонятно и незаметно, как и появился.
— Подсоби-ка дедушке… Ему-то ужо, поди, все
Вместе мы перевернули детину. Спина была сплошным кровавым месивом – пуля просто вырвала огромный кусок мяса, когда выходила из тела… Все было, словно во сне. Мы с дедом обыскивали условно–живое тело, которое трясло в предсмертных судорогах. От всего происходящего мне стало не по себе. Да еще дед задумчиво достал из-за пазухи заостренный прут, и пока я думал, что он собирается с ним делать, воткнул в грудь телу. Молча. Ни одна мышца не дрогнула на лице. Тело дернулось последний раз и обмякло… «Как мясник какой-то», — промелькнула мысль. Старикан сам себе задумчиво хмыкнул.
— Прости, Господи… — пробормотал про себя дед, продолжая лазить по карманам трупа. — Прими душу раба Твоего грешнага…
— Не стой, – дед снова улыбнулся и взял тело за руки. — Чего рот раззявил? Муха залетит. Надо упокоить грешника…
В тот день мы так и не попили чайку в нашей землянке. Дед сказал, что надо уходить, мол, сильно нашумели, да и ярко горело. Так что после получасовых сборов (пока он мазал какой-то вонючей дрянью и бинтовал Танькины раны, я в спешке собирал наш небогатый скарб) мы выдвинулись в путь.
Идти было трудно, особенно в тех местах, где было много снега. Я не мог себе даже представить, что так недалеко от Минска может быть такой дремучий лес. Сплошной бурелом, древние, в несколько обхватов, сказочной красоты деревья. Увиденное поражало воображение и заставляло вспомнить прочитанные в детстве сказки. Мы помогали Таньке, которую мелко трясло, — ожоги и нервный срыв давали себя знать. Дед то и дело останавливался и давал ей выпить из своей фляги какого-то отвара. Жидкость пахла отвратительно и так же отвратительно выглядела, но после нее на некоторое время Тане становилось немного лучше. Дед все время что-то шептал ей на ухо, и ее глаза постепенно приобретали прежний блеск и выражение.
Мы часто останавливались, дед стоял, закрыв глаза, словно к чему-то прислушивается. Иногда хмурился, и мы тотчас продолжали наш нелегкий путь. Сколько я не пытался напрягать слух, ничего, кроме усмешек в свой адрес, не услышал. В ответ же на мои вопросы о том, что он делает, старик с загадочным выражением лица подносил указательный палец к губам, говорил «Тс–с-с…» и хитро улыбался.
Дорога была изнуряющее долгой. Вечером мы вышли на небольшую полянку. Дед снова закрыл глаза, на этот раз ненадолго, открыл и, улыбнувшись, сел на пень. Могу поклясться чем угодно, но в тот момент, когда он стоял, за ним не было пня.
— Сходи-ка, внучок, дровишек подыщи. Место тут тихое, глухое. Зверя да нечисти нет, только птица одна. Лагерь ставить будем.
Я вопросительно посмотрел на Таньку, затем на деда.
— Иди, за сестру не боись. Со мной не пропадет.
В этих словах было море спокойствия и тепла. В этих словах было знание и уверенность в будущем. Слова были тверды как скала, они обладали мощью и силой. Простая фраза может многое, если сказана со знанием и к месту. Дедушка встал и демонстративно повернулся ко мне спиной:
— Истину говорю, иди.
Я немного времени потратил на собирание дров, благо, валежника в лесу хватало. И опять дед удивил меня. К моему возвращению на поляне, на ковре из елового лапника, стояла палатка. Такой странной конструкции я никогда и нигде раньше не видел. Стены и крыша – обычный брезент, натянутый между четырьмя елями, растущими треугольником. Все это так ладно подогнано друг к другу и подвязано, что казалось, будто палатка росла вместе с этими деревьями. Ни одной щели, ни одной лишней детали. Раскидистые ветви накрывали палатку сверху и маскировали с двух сторон.
Через полчаса был готов чай. Вода из снега, заварка – дедовы травки. Пили молча. Дед загадочно улыбался и что-то тихо бормотал сам себе. Чаек оказался на редкость вкусным и успокаивающим. В палатке на редкость тепло и уютно. Я растворился в тишине и запахе хвои.
Мне снилось лето, зеленая яркая поляна и почему-то Макс с бутылкой «Хортицы».
— Внучок, бутылку-то дай, пойду завтрак ловить, – дед тормошил меня за плечо. – Тама, в углу.
— А? Хррр… – просыпаться не хотелось, тем более, Макс уже разлил холодную водку по серебряным походным стопкам. – Держи, дедуль… Хррр…
Я срочно отправился обратно в мир грез, но вместо этого провалился в темноту.
Проснулся от приятного запаха и задорного смеха. Пахло супом. Смеялись Танька и дед.
— А ты, гляжу, охоч до сна. Сон – дело нужное, – дед подмигнул Таньке. – Оно ж как бывает? Кто много спит, могет без еды остаться, а могет и сам едой стать.
— А мы с дедой ходили куропаток собирать! Правда, деда? – Танька просто сияла от радости и эта разительная перемена в ее поведении никак не укладывалась в моем сознании.
— В смысле – собирать? Они что, как грибы растут?
Что-то все происходящее начинает становиться для меня сплошной загадкой. И этот на редкость веселый старикан, и поведение Татьяны, и куропатки эти, будь они неладны.
— Нет! Скажи ему, деда!
Мне показалось в этот момент, что «деда» как-то засиял изнутри. «Деда»… Сколько всего может произойти за короткий промежуток времени… А ведь вчера еще Танька была невменяема и даже не догадывалась о существовании этого старика.
— А что говорить, внученька, вона пойдет сейчас, сам посмотрит. Пойдешь ведь? – дед вопросительно глянул на меня.