Глаз бури

Торн Александра

– Но никто и не спрашивал, – тихо сказал Энджел. – Впрочем, вы бы сами могли понять – какой смысл в охотнике, который может умереть?

Лонгсдейл вздрогнул и наконец поднял на него глаза.

– Почему? – спросил он. – Почему я не могу умереть?

Редферн молчал, не глядя на консультанта.

– Двуединая сущность, – сказала Валентина, – это сущность, разделенная между двумя воплощениями. Пес и его консультант – по сути одно. Одно целое.

– Да, – сквозь зубы бросил Энджел. – Это и есть суть процесса.

– Которую хотел выдавить из вас Ройзман? – уточнил комиссар.

– Он все

равно был слишком туп, чтобы понять ответ.

– Пес и его консультант… – прошептала Маргарет. – Не консультант и его пес… Что вы имели в виду? – гневно воскликнула она, повернувшись к Валентине. – Вы намерено так сказали, значит, вы уже знаете!

– Я догадалась давно, – невозмутимо произнесла вивене. – Это не пес, а фамилиар – бессмертный дух, ставший вместилищем для человеческой души.

– Так он… – Маргарет запнулась; сердце Натана снова сжалось. Он так и не смог примириться с этим знанием. – Так, выходит, он провел в собаке шестьдесят лет? Энджел!

Пироман отвернулся от нее и пробормотал:

– Душа и тело живого существа крепко связаны. Когда наступает смерть, то душа покидает тело. Однако если душу извлечь, оставив не разорванной связь с телом, то смерть не наступит.

Даже комиссару потребовалась минута или две, дабы в полной мере осознать, ЧТО сейчас сказал Редферн.

– Поэтому консультант не сможет умереть, – отрывисто продолжил Энджел. – Во время процесса душу извлекают, сохраняя связь с телом, и помещают ее в бессмертный сосуд, фамилиар. Тело же проходит трансформации. Они позволяют организму регенерировать, то есть самовосстанавливаться после любых ранений, и не стареть.

– О боже, – прошептал Бреннон. Он бы никогда, даже в самом страшном бреду, не смог бы даже смутно представить, как же создают консультантов на самом деле.

– Изменить ничего нельзя, – заключил Энджел. – Процесс необратим.

– Все эти шестьдесят лет тот человек, живой, все понимающий, осознающий, провел внутри пса? – выдохнула Маргарет. – И будет находиться в нем вечно, потому что… потому…

Лонгсдейл поднялся и стремительно вышел из комнаты. Девушка подалась вперед, будто хотела выбежать из зеркала следом за ним.

– Одновременно неживые и немертвые, – холодно пояснила Валентина. – Почти мертвое тело и заточенная в сосуде душа. Вот почему они не могут находиться далеко друг от друга слишком долго. Связь очень хрупка, и если консультанта разлучить с фамилиаром, то наступит смерть.

Редферн облизнул губы.

– Не совсем. Консультант впадет в длительную кому. Как вампир в крестьянских сказках. Так что… если фамилиар Уркиолы вдали от него, то сам консультант – практически спящий труп.

– Почему вы молчали?! – с упреком вскричала Маргарет. – Как вы могли столько времени это от них скрывать?

– Ну вот теперь не скрываю, – устало ответил Энджел. – И что? Кому от этого стало легче? Лонгсдейлу? Даже у консультантов, хоть они почти нелюди, есть человеческие чувства. Я не хотел… чтобы они помнили. Ведь они никогда не станут такими, как были. Не станут снова людьми.

Пес

лежал на лестничной площадке, свернувшись в большой клубок и поблескивая глазами-угольками. Бреннон остановился перед ним, мучительно соображая, как же теперь быть. Господи, ведь там внутри – настоящий живой человек! А он звал его то Шар, то Кусач, то Рыжий! Все это время – все эти годы, вот от чего у комиссара волосы шевелились, – человек был внутри пса, смотрел на Натана из собачьих глаз таким разумным, полным понимания взглядом! Тот, благодаря кому сотни, если не больше, людей уцелели и спаслись – только потому, что один человек сделал с собой ради них всех, – а Бреннон даже не знал его имени. И еще Натан понимал, что он сам никогда бы не смог совершить такой выбор.

Пес сел, не спуская внимательного взгляда с Бреннона.

– Я знаю, – сдавленно произнес комиссар и опустился на колено перед псом. Зверь слегка склонил голову. – Редферн рассказал. Теперь я знаю, что вы там. Знаю, как проходит процесс. – Глаза пса сверкнули. – Я не хотел допускать… то есть если вам показалось что-то оскорбительным – то я прошу прощения.

Пес положил лапу ему на колено.

– Мы должны сказать всем. Всем консультантам, я имею в виду. Они имеют право знать. Но если я скажу им, то что будет с ними всеми? Как им жить дальше?

Пес задумчиво опустил морду.

– Я пойду к Лонгсдейлу. Мне кажется, ему сейчас не стоит оставаться одному.

Пес закивал гривастой головой.

– Господи, – прошептал Натан, – как вы только решились на это!

В пасти зверя на миг блеснули клыки, но он больше ничего не ответил и потрусил в гостиную, где скрылся консультант.

– Я бы никогда не смог, – тихо добавил Бреннон, и хвост пса мерно качнулся туда-сюда.

Лонгсдейл сидел у камина, сжав голову руками. Он выглядел совершенно потерянным, как ребенок. Комиссар смотрел на него – на тело, которое должен был считать ходячей пустышкой, – но это же не так! Пусть его руки прохладные, глаза в темноте мерцают голубыми огоньками, пусть он не может умереть – но он же тоже человек! Так же, как и тот, другой, внутри пса.

Натан коснулся плеча консультанта:

– Как вы?

Он медленно поднял голову, увидел пса, вздрогнул и прошептал:

– А я? Как же я? Кто я такой, если он – на самом деле я?

– Я думаю, что вы – это вы. Вы же осознаете себя, помните свою жизнь, общаетесь с другими. Как и любой человек, просто со странностями.

– Но нет, – выдавил Лонгсдейл и посмотрел на свои руки, будто впервые. – Если душа – в фамилиаре, то чья в этом теле?

– Ваша? – помедлив, предположил комиссар, но пес покачал головой.

– У меня нет души, – ответил консультант. – Я бы знал, если б была.

– Откуда?

– Я не могу войти в церковь один. – Лонгсдейл наконец взглянул в лицо Бреннону. – Только вместе с псом. Ни одно лишенное души существо не может войти ни в один храм. А значит, что я… я просто имитация, живая машина, инструмент, чтобы общаться с потерпевшими и свидетелями?

Он задавал вопрос, но Натан не знал, что ответить. Комиссар мог только прислушаться к себе и сказать:

– Мне так не кажется. Я, по крайней мере, не вижу в вас ничего машинного. По мне – так вы вполне человек.