Глаза Клеопатры

Миронова Наталья Алексеевна

Пес заскулил, подогревая жалость к себе. Нина вернулась с порога и пошепталась с ним. Он покорно ушел на свой коврик.

— Вы меня иногда просто пугаете, — признался Никита, пропуская ее вперед в дверях. — Как вы друг друга понимаете, уму непостижимо!

— Достигается упражнением, как говорил поручик Мышлаевский, — засмеялась Нина.

Они приехали в маленький прелестный городок Тракай (местные называли его Троки), осмотрели исторический центр и нашли подходящий ресторан. Никита заказал ужин.

— Тут у нас с тобой обширная культурная программа, —

начал он, когда им принесли заказ. — Пейзажи, ландшафты, исторический музей, караимский храм, церковь Витауто, ну, и замок. Да, и еще тут есть дача Майи Плисецкой, правда, она в официальном списке не значится. С чего начнем?

— Ну, на дачу Майи Плисецкой мы не поедем. Я ее по телевизору видела, она сказочно хороша, но ты же сам говорил, что нельзя нарушать границы частных владений. Давай начнем с замка. Я его даже на картинках не видела, только слышала, что к нему надо идти по мосткам.

— Завтра же поедем.

За три дня они выполнили программу-минимум. Объездили живописный озерный край, побывали в историческом музее, полюбовались храмами и грозным замком-крепостью четырнадцатого века. К замку на острове Гальве Нина возвращалась вновь и вновь.

Никита наблюдал за ней, пока она всматривалась в крепостные стены, и опять у него возникло ощущение, что она видит нечто недоступное ему, а он исключен из круга ее мыслей.

— Пойдем? — тихонько шепнул он в конце третьего дня, когда она чуть не полчаса простояла на берегу, глядя на замок как зачарованная. — О чем ты думала? Я же вижу, тебе тревожно. Что с тобой?

— Он похож на замок Иф, — сказала Нина.

— А по-моему, не похож. Это же не тюрьма, разве что стоит на воде. Просто старая крепость. «Имела оборонное значение в пятнадцатом-семнадцатом веках», — прочитал Никита в путеводителе. — Что-то вроде Кремля.

Нина задумчиво процитировала:

В Кремле не надо жить — Преображенец прав, Там зверства древнего еще кишат микробы: Бориса дикий страх и всех Иванов злобы, И Самозванца спесь взамен народных прав.

— Вот и пойдем отсюда. — Никита решительно подхватил ее под руку. — Подальше от этих микробов.

И все-таки Нина еще несколько минут простояла в задумчивости. Кузя робко тявкнул и потерся об ее ноги, совсем как кот. Она присела на корточки.

— Что с тобой, малыш? Тебе страшно? Ну, пойдем отсюда.

«О Кузе заботится, — ревниво подумал Никита. — А я — пустое место».

— Слушай, — сказала она ему по дороге домой, — давай сегодня никуда не пойдем. У нас есть креветки, есть сыр, есть рыбка копченая, овощи, фрукты… Авось с голоду не помрем. Если хочешь горячего, могу сделать тебе омлет.

В мотеле не было столовой, зато в каждом домике была кухня с плитой, посудой и холодильником.

— Можно подумать, я такой обжора! Мы еще успеем что-нибудь купить

по дороге, — тут же прибавил Никита.

— И кто это у нас не обжора? — засмеялась Нина, и он засмеялся вместе с ней.

Они купили в магазинчике кулинарии холодной заливной телятины и бутылку белого вина. Вернувшись в мотель, Нина приготовила ужин. Было не так красиво, как в коттедже Павла Понизовского, но Никита давно уже заметил, что эта женщина удивительным образом умеет создавать вокруг себя уют буквально из ничего. Она все нарезала маленькими изящными порциями, украсила зеленью и расставила на столе так, что холодный ужин показался Никите изысканным лакомством.

После ужина они погуляли с Кузей. Никите уже стала сильно надоедать ситуация «У тебя или у меня?», но как из нее выйти, он не знал и решил отложить объяснение до Москвы. Он не сомневался, что в Москву они поедут вместе.

Они вернулись в ее домик и вместе приняли душ, что бывало уже не раз. Никита старался быть с ней особенно нежным, долго гладил скользкими от мыла ладонями ее плечи и маленькие груди, спускался к животу, норовя как бы ненароком задеть то, что ниже. Он чувствовал, как она вздрагивает и пытается увернуться, но в тесной душевой кабине, заполненной паром и ароматом душистого мыла, деться было особенно некуда.

— Ну позволь мне, — прошептал он, прижимаясь к ней сзади.

Нина все-таки ухитрилась повернуться к нему лицом.

— Я уже чистая.

— Ладно, пошли. Я тоже. Погоди, только мыло смою. Вот здесь.

Никита снял с крючка головку душа на шланге и направил струю на ее шею чуть ниже уха, а потом прижался к этому месту губами. Потом он выключил воду, и они вышли из кабинки. Он закутал Нину в банную простыню, торопливо вытерся сам, потом поднял ее на руки — ему нравилось, что она такая легкая, почти невесомая! — и понес в постель.

Первый раунд прошел как обычно, но Никита твердо решил не уступать.

— Я хочу еще… — прошептал он.

Пока они принимали душ, ему пришла в голову одна идея. Никита перевернул ее и овладел ею сзади. Его безумно волновала эта чувственная, даже зверская поза, упругое прикосновение ее крепких маленьких ягодиц. Ему показалось, что Нина тоже взволнована, что она наконец что-то почувствовала. Он просунул руку вперед и легко коснулся пальцами самого заветного места. Нина попыталась оттолкнуть его, но он локтями прижал ее руки к своим бокам и продолжил сладкую пытку. Его пальцы нащупали чувствительный бугорок, «кнопку наслаждения», как он мысленно называл это по-английски.

Нина начала отчаянно вскидываться всем телом, но это лишь усиливало эффект. Возбуждение нарастало и вдруг взорвалось с такой неистовой силой, что у нее слезы хлынули сами собой. Никита продолжал двигаться, потом замер… Его высвобождение было таким же бурным. Он отпустил ее, и они вместе растянулись на постели, совершенно обессиленные.

Потом Никита бережно перевернул ее, заглянул в лицо, смутно белеющее в бессумрачном воздухе летней ночи, похожем на разбавленное молоко, провел рукой по щеке…