Глаза мертвецов (сборник)
Шрифт:
Спустя несколько минут он спохватился и с деланой веселостью добавил:
— Ну что ж, достойно уважения умение хранить тайну, но почти столь же почтенно умение не любопытствовать. Болтливость обычно сопровождает любопытство. Для начала я подвергну вас испытанию и выведаю, на что вас способно подвигнуть любопытство. Я притворюсь Синей Бородой, — тьфу, что это за шутливый тон я взял? Послушайте меня, дорогая Фанни, сейчас я говорю со всей возможной серьезностью. От того, выполните ли вы мои указания, зависит ваше благополучие и ваша честь, да и моя тоже, и вам нетрудно будет мне повиноваться. Я вынужден несколько ограничить вашу свободу, пока мы живем в Кэргиллах-Корте, а мы вскоре отсюда уедем, поскольку этого требуют некие события, произошедшие после нашего приезда. Вы должны пообещать мне,
Я поклялась, как он требовал, и он принял мою клятву с явным облегчением. К нему вернулась прежняя веселость и легкость характера, но меня еще долго терзало воспоминание о странной сцене, которую я только что описала.
Прошло более месяца без всяких достопамятных событий, но мне не суждено было покинуть Кэргиллах, не пережив приключений. Однажды, решив ясным, солнечным днем побродить по ближайшему лесу, я вбежала к себе за мантильей и шляпой. Войдя в комнату, я, к своему немалому удивлению и испугу, обнаружила, что в ней кто-то есть. У камина, почти напротив двери, в большом старинном кресле сидела незнакомая дама. На вид ей было не менее сорока пяти лет, одета она была, как подобает ее возрасту, в изящный шелковый костюм с цветочным узором, шею и запястья украшало множество дорогих ожерелий и брелоков, пальцы унизывали перстни. Однако наряд, при всей его пышности, не казался кричащим или вульгарным. Впрочем, самой заметной деталью ее облика были не черты, красивые и не лишенные приятности, а глаза, зрачки которых затягивала белая пленка катаракты, — дама явно была совершенно слепа. Меня столь поразило ее непонятное, едва ли не призрачное явление, что я на несколько секунд лишилась дара речи.
— Мадам, — наконец произнесла я, — здесь какая-то ошибка, это моя спальня.
— Вот еще что придумала! — оборвала меня незнакомка. — Твоя спальня! Где лорд Гленфаллен?
— Он внизу, мадам, — ответила я, — и полагаю, будет чрезвычайно удивлен, обнаружив вас здесь.
— Быть такого не может, — откликнулась она. — Изволь молчать о том, чего не знаешь. Пригласи его сюда. Да поживее, дерзкая девчонка!
Строгая дама внушала мне страх, однако в ее голосе звучали такие нотки надменности и превосходства, что, вспомнив о своем высоком титуле, я поневоле стала испытывать раздражение.
— Знаете ли вы, мадам, с кем говорите? — спросила я.
— Не знаю и знать не хочу, — тотчас ответила она, — но полагаю, с одной из горничных. Поэтому я повторяю: немедленно позови сюда лорда Гленфаллена, а не то лишишься места.
— В таком случае должна сообщить вам, мадам, что я леди Гленфаллен, — сказала я.
— Лжешь, мерзавка! — вскричала она так, что я невольно отпрянула, но она, метнувшись ко мне, в ярости схватила меня за плечи и принялась трясти, безостановочно приговаривая: «Ты лжешь, лжешь!» — с искаженным от бешенства и злобы лицом. Внезапность, с которой она на меня накинулась, и явно охвативший ее гнев привели меня в ужас, и я, вырвавшись, громко позвала на помощь. В бессильной ярости потрясая сжатыми кулаками, слепая продолжала осыпать меня бранью, пока на устах у нее не выступила пена. Наконец, услышав шаги лорда Гленфаллена, взбегавшего по лестнице, я бросилась прочь из спальни. Пробегая мимо него, я заметила, что он бледен как полотно, и успела расслышать обращенные ко мне слова:
— Надеюсь, этот демон не причинил вам вреда?
Я нашла в себе силы ответить, уж и не помню как; он вбежал в комнату и тотчас
Мне почудилось, будто до меня донесся женский голос:
— Пусть только мне попадется!
Впрочем, я не уверена, хорошо ли я расслышала. Однако моему воспаленному воображению эта короткая фраза показалась чрезвычайно зловещей и угрожающей.
Буря в конце концов стихла, хотя до того и продолжалась не менее двух часов. Вернулся лорд Гленфаллен, побледневший и взволнованный.
— Эта несчастная, — сказал он, — лишилась рассудка. Полагаю, она в приступе безумия накинулась на вас с какими-то неистовыми, бессвязными речами. Но вам нечего более опасаться: мне пока удалось привести ее в чувство. Надеюсь, она вас не ранила?
— Нет, — ответила я, — но несказанно напугала.
— Что ж, в будущем она вам досаждать не станет, и, ручаюсь, ни вы, ни она после всего, что произошло между вами, более не станете искать встречи.
Это происшествие, столь неожиданное, неприятное и таинственное, вызвавшее множество мучительных догадок, дало мне пищу для самых тягостных размышлений.
Все мои попытки как-то узнать правду были тщетны: лорд Гленфаллен упорно избегал говорить об этом странном случае, ничего не объяснял мне и наконец не допускающим возражений тоном приказал впредь не упоминать о нем в его присутствии. Поэтому мне ничего не оставалось, кроме как довольствоваться тем, что я видела собственными глазами, и уповать на то, что время рано или поздно даст ответ на вопросы, терзавшие меня с того достопамятного дня.
Постепенно нрав и расположение духа лорда Гленфаллена изменились самым печальным образом; он сделался молчалив и рассеян и стал обходиться со мною резко и даже грубо. Казалось, его снедает какая-то мучительная тревога, гнетет уныние, лишающее его привычной бодрости.
Вскоре я осознала, что вся его прежняя веселость — лишь маска, которую он неизменно носил в свете, а вовсе не следствие душевного здоровья и природной бодрости. День за днем я убеждалась, что добродушие и легкость нрава, которыми я в нем восхищалась, были немногим более чем притворство, и, к моему неописуемому огорчению, любезный, веселый и открытый аристократ, на протяжении многих месяцев добивавшийся моего внимания и осыпавший меня комплиментами, внезапно превратился в мрачного, унылого и чрезвычайно эгоистичного человека. Я долго скрывала от самой себя эту печальную истину, однако в конце концов не могла более обманываться и призналась себе, что муж более меня не любит и даже не стремится утаить свое охлаждение.
Однажды утром, после завтрака, лорд Гленфаллен некоторое время ходил по комнате, погруженный в какие-то мрачные размышления. Неожиданно он остановился и, обернувшись ко мне, воскликнул:
— Да-да, как же я раньше не догадался! Мы должны уехать за границу и жить на континенте, а если и это не поможет, попробовать более действенное средство. Леди Гленфаллен, мои дела весьма и весьма запутанны. Вы знаете, что жене надлежит делить участь мужа в горе и в радости, но если вы предпочтете остаться здесь, в Кэргиллахе, я не буду возражать. Мне только не хотелось бы, чтобы вы появлялись в обществе без надлежащей пышности и великолепия, подобающего вашему титулу; кроме того, это разобьет сердце вашей бедной матери, — прибавил он с мрачной усмешкой. — А потому выбирайте — Кэргиллах или Франция. Я намерен уехать через неделю, если успею завершить все приготовления, поэтому за это время вам предстоит принять решение.
Затем он вышел из комнаты, и спустя несколько минут я увидела, как он проскакал мимо окна в сопровождении верхового слуги. Тотчас лакей передал мне, что его светлость вернется только завтра.
Меня одолевали сомнения, как поступить и стоит ли уехать на континент, приняв его неожиданное предложение. Я отдавала себе отчет в том, что, согласившись, я бы подвергла себя слишком большому риску. Ведь в Кэргиллахе меня поддерживало сознание того, что, столкнувшись с насилием или недостойным поведением супруга, я всегда могла рассчитывать на поддержку своей семьи, тогда как, оказавшись во Франции, я принуждена буду прервать с нею всякие отношения и буду предоставлена своему мрачному жребию.