Глаза погребенных
Шрифт:
— Этот Сакуальпиа за словом в карман не полезет.
— Кто еще выскажется?
— Вы же хотели знать мое мнение. Не так ли, кум?
— Мотехуте имеет слово… Говори, но только о деле, а то этот Мотехуте начитался книжек и теперь пересказывает их на каждом шагу.
— Если забастовка будет всеобщей, генеральной, то не найдется таких генералов, которые выстояли бы против нее…
Хуамбо заткнул языком дупло в испорченном зубе, пытаясь успокоить засевшую там боль, — днем зуб еще не так болел, зато ночью не давал покоя. Лишь только растянется мулат на раскаленной от дневной
Почему это так разрослась боль, когда он, пересекая поселок, услышал слова Мотехуте: «Если забастовка будет генеральной, то не найдется таких генералов, которые выстояли бы против нее»?
Острый укол, еще укол, и еще, и еще уколы пронзили его челюсть — он поднял руку и начал быстро тереть щеку.
И дома его продолжала преследовать зубная боль, не выходили из памяти слова: «Если забастовка будет генеральной, то не найдется таких генералов, которые выстояли бы против нее».
Он потрогал пылающее, обожженное лицо. Уткнулся в подушку.
Почему он не вытащил зуб?
Не вытаскивал он его потому, что этот зуб тоже представлял собой частицу его особы — ведь в его жилах, как утверждала мать, текла королевская кровь. В детстве, когда мать лечила его кишками поросенка, темно-лиловым животным салом и душистыми листьями клаво, [85] она рассказывала ему на сон грядущий:
— Отец твой — королевской крови, отец прибыл с острова Роатан, где Турунимбо, великий король Турунимбо, передал твоему родителю величие королей. Величие и проницательность… — утверждала старуха, поднося черный палец к морщинистому лбу.
85
85. Клаво — гвоздика.
Быть может, и ему передались по наследству какие-нибудь признаки королевского происхождения… искры сыпались из глаз от зубной боли.
Он вернулся в свой угол, и старуха, держа в руке светильник, подошла поближе, чтобы узнать, не полегчало ли.
«Если забастовка будет генеральной, то не найдется таких генералов, которые выстояли бы против нее!»
В море слюны язык притаился змеей; в поисках нерва он влез в дупло коренного зуба и освободил его от режущей боли — теперь можно уснуть, утонув в море сна, но скоро наглый и самодовольный свет дня разбудит его. Этот свет превращает знатного роатанца в бедного погрузчика бананов, вырвав его из свиты короля Турунимбо — короля пены и миндальных тортов.
…В безбрежных просторах моря, моря, мы видим — подводные лодки проходят, проходят…
Песня, кошачий концерт, надоедливое верещанье. Песня — для тех, кто понимал значение этих слов, положенных на мелодию «флотской» (японские, немецкие, русские подводные лодки ставили под угрозу Панамский канал всякий раз, как только речь заходила об увеличении заработной платы на банановых плантациях, о человеческих условиях работы или о суверенитете страны). Кошачий концерт —
…В безбрежных просторах моря, моря, мы видим — подводные лодки проходят, проходят…
С того самого времени, когда произошло несчастье с Поло Камеем — телеграфистом, который покончил жизнь самоубийством, после того, как его обвинили в шпионаже и передаче сведений для японских подводных лодок, вторгшихся в территориальные воды страны, — никто еще не слыхивал на побережье столь трагического и столь издевательского напева.
…В безбрежных просторах моря, моря, мы видим — подводные лодки проходят, проходят…
— Тираж задерживается, газета выйдет позже, лучше бы вытащить это клише и вместо него поставить объявление… — сказал начальнику цеха метранпаж, верстая первую полосу, перед тем как ее закрепить. — Не закрепляйся, не огорчайся!.. — насмешливо пропел он.
— Эх ты, косточка от айоте [86] … - оборвал его начальник цеха гнусавым голосом сеньориты определенной профессии. — Разве ты не читал шапку на первой полосе… прочти-ка… на все колонки… «Немецкие подводные лодки — в водах Центральной Америки!»
86
86. Айоте — разновидность тыквы.
— В таком случае Факир не сможет уйти? Из линотипистов он один остался, чтобы вставить правку…
— А ты что, не видишь, что у меня в руке? Вставные зубы, что ли? Быстрей кончай верстать полосу, иначе мы увязнем так, что и не вылезем… Брось, я сам это сделаю, дай-ка… — С этими словами начальник цеха взял в руки ключ, ослабил уже сверстанную полосу и начал перебирать металлический шрифт, весь в типографской краске, пока не нашел — скорее пальцами, чем взглядом, — подпись под клише, которую следовало сменить.
— «Я… пон… ская… под… лодка…» — прочитал он, — вот здесь нужно поправить!.. — Он вытащил строку и поставил вместо нее другую и снова прочел вслух: — «Не… мец… кая… под… лод… ка… ставит под угрозу Панамский канал».
Метранпаж, взяв в руки молоток и деревянные клинья, начал сбивать первую полосу, потом подвинтил ее. Потухшая сигара торчала у него в зубах, очки почти совсем сползли с носа.
Флегматичным тоном он спросил:
— А если не поправить, разве что случится?..
— Случится то, что мне придется подправить… корректоров — подзатыльником. Какое у них самомнение!..
Начальник цеха засунул правую руку в карман габардиновых штанов, нащупывая сигарету, и, держа в другой руке вещественное доказательство — сложенную вчетверо сырую полосу, пошел вдоль коридора меж бумажных рулонов и сложенных штабелями старых оттисков к двери с надписью: «Корректорская».
— Если и впредь будете так работать, иуды… — Он бросил оттиск на стол. — Кто из вас правил первую полосу?