«Глаза Сфинкса». Записки нью-йоркского нарколога
Шрифт:
Интересно, что такое чутье, такое трудно постижимое чувство родства наркоманов и алкоголиков, лежало в основе возникновения в тридцатые годы прошлого века движения «Анонимные Алкоголики» («АА»), а потом и «Анонимные Наркоманы» («АН»). Это движение, начавшееся в США, впоследствии распространилось по всему миру, спасло и продолжает спасать сотни тысяч людей.
Можно в двух словах вспомнить основателя этого движения – Билла Уилсона, хронического алкоголика, не раз попадавшего в белой горячке в психбольницу. От Билла отказались все врачи, считая его безнадежным, когда однажды он познакомился с другим – таким же, как и он, «безнадежным» алкоголиком. Около часа
Все же порой, хоть и редко, случается, что чутье даже проницательного, многоопытного наркомана/алкоголика дает сбой. Иногда даже он ошибается. Или не может определить, кто же перед ним: свой или чужой? Торчок или нет?
Так было и с Кевином. Его никто не мог раскусить. Он не отрезал себя от студенческой группы, но и не сливался с ней. Ни ваш, ни наш. Ни с нами, ни с ними. Ни свой, ни чужой. Понимай как хочешь. А еще лучше – поменьше интересуйся другими. Больше занимайся собой.
...Как я уже говорил, на церемонии вручения дипломов каждый из выпускников должен был произнести спич. Выступления Кевина ждали с особым интересом. Знали, конечно, что он немногословен. Но его меткие комментарии, колкие, порой язвительные шутки, неожиданные взрывы смеха выдавали в нем человека темпераментного, возможно, дерзкого, скрывающего под маской настоящее лицо. Надеялись, что он, наконец, откроется. Снимет маску.
Накануне церемонии ажиотаж вокруг Кевина возрос еще больше. Загадка сфинкса должна быть разгадана! На перекурах велись жаркие дебаты. Большинство все-таки склонялись к мнению, что Кевин – наш, из торчков. Правда, мнения разделились по другому важному вопросу: какой наркотик он употреблял? Одни считали, что торчал на героине: «Так умело маскироваться может только опытный героинщик». Другие уверяли, что Кевин – из алкашей, что у него и образ мыслей, и даже походка алкоголика. Третьи возражали: «Нет же, Кевин – типичная «таблеточная голова», набитая транквилизаторами».
Кто же прав?
...Получив диплом, Кевин произнес короткую речь. Поблагодарил преподавателей. Пожелал удачи всем однокурсникам. Упомянул о проблемах, которые есть у каждого. И, к всеобщему разочарованию, умолк.
– Ке-вин, Ке-вин, Ке-вин… – кто-то из студентов, кажется, это был Рауль, стал вполголоса скандировать имя Кевина, ритмично ударяя ладонью по парте.
Его поддержали. Через минуту вся аудитория – студенты, даже приглашенные на церемонию охранники и уборщики, требовательно стучали в такт ладонями по партам.
– Ке-вин!.. Ке-вин!..
Он растерялся, впервые за все время учебы. Стал озираться, словно в поисках пути к бегству.
– Ке-вин!!.. Ке-вин!!!.. – грохотала аудитория.
Кевин часто заморгал и, низко опустив голову, выдавил:
– Yes...
– Брат! Что же ты молчал все это время?! Зачем же так мучил себя и нас?!..
Предметы. Новые загадки
Учебная программа включала десять предметов. Изучение каждого предмета длилось около месяца, затем – экзамен, и новый предмет. Чтобы получить диплом, нужно было успешно сдать, как минимум, семь экзаменов из десяти. В кабинет директора всегда стояла очередь просителей, находившихся на грани вылета. Не помню, чтобы кого-то отчислили по неуспеваемости, всех как-то тянули.
Но теория – всего лишь теория.
В конце концов, в нашей школе готовили не будущих профессоров и академиков. Здесь учились вчерашние воры, проститутки и драгдилеры, страдающие наркозависимостью, и за их учебу платило государство, чтобы они смогли работать и помогать таким же, как они.
И тот, кто поначалу проваливал один экзамен за другим, путался, не зная, в каком из квадратиков экзаменационного листа поставить «крестик» в ответ на каверзный вопрос, возможно, вскоре стал отличным наркологом, с глубоким пониманием природы этой болезни.
Предметы были самые разные: психология и психиатрия, фармакология, семейные отношения, трудовая этика – все в контексте наркомании и алкоголизма. То есть, наркозависимость рассматривалась под различными углами зрения, в разных аспектах.
Преподаватели в доступной форме объясняли теорию. Практически все в их объяснениях для меня звучало ясно и убедительно. В отличие, кстати, от большинства моих однокашников, которым теория в голову никак не шла: они без конца переспрашивали, и преподавателям приходилось разжевывать для них едва ли не каждое слово.
Я с некоторым сочувствием и высокомерием поглядывал на своих будущих коллег. Вот же тугодумы!
Но мое высокомерие всезнайки тут же улетучивалось, когда кто-нибудь из них, не выдержав условностей казенного книжного языка, переходил на язык нормальный – уличный, на котором говорят наркоманы и алкоголики в крэк-хауз, участках полиции, клиниках.
И тогда они обсуждали не придуманных книжных героев, а себя. Кто-то сетовал на то, что жена ему по-прежнему не верит: «Стоит под дверью туалета и слушает, что я там делаю». Кто-то возмущался, что его подружка тоже ему не верит: когда он приходит к ней, она, прежде чем поцеловаться, всовывает ему в нос палец, в обе ноздри поочередно, проверяя, нет ли там крупинок кокаина. Одна студентка жаловалась на своего бой-френда, который не разрешает ей ходить на группы «Анонимных Наркоманов», ревнует и подозревает, что она, бывшая проститутка, там занимается «старыми делами».
Короче, когда начинался разговор настоящий, взаправдашний, а не теоретический, я вжимался в парту, с ужасом думая о том, что скоро получу диплом и должен буду лечить тех, о ком не имею ни малейшего представления...
Трезвые студенты. Маргарет. Сколько можно прощать?
В нашей группе лишь трое не принадлежали к «бывшим»: священник Виктор, я и Маргарет.
Однокурсники относились к нам по-разному: Виктора очень уважали, ко мне относились со снисхождением и некоторым любопытством, а вот Маргарет откровенно не любили, даже, не побоюсь этого слова, ненавидели. И она им платила той же монетой.
Островитянка с Карибских островов, Маргарет была миловидна, любила яркую одежду, для макияжа тоже использовала яркие тона. Кожа у нее имела тот неповторимый темно-янтарный отлив, который так часто волнует белых мужчин.
Ей было чуть больше тридцати. О своей личной жизни, в отличие от большинства остальных студентов, Маргарет не распространялась, ограничившись признанием, что она – мать-одиночка.
Общую антипатию к ней вызывало не то, что она – из «трезвых, а, значит, чужая. В причинах этой вражды я долго не мог разобраться. А то, что вражда – глухая, непримиримая – существовала, сомнений не оставалось.